Мой столик был расположен почти у самого бара. Посетителей около дюжины: три девушки с заспанными глазами что-то пили, сидя за стойкой бара, там же восседал мужчина в грязной феске, а другой уже уронил голову на вытянутую руку. Четверо мужчин смеялись за столиком наискось от меня.
Остальные посетители сидели поодиночке, пили кофе, слушали песни, взгляд их был рассеянный. Они ждали, а может быть, уже перестали ждать, что что-либо произойдет…
Но ничего не произошло. Поэтому после третьей чашки я расплатился с тучным усатым хозяином и вышел на улицу.
Снаружи, казалось, стало на пару градусов прохладнее. Я повернул направо и, плохо соображая, долго шел, пока не добрался до обшарпанного забора, который тянулся вдоль высокого склона Акрополя.
Где-то далеко позади послышались шаги. Я постоял полминуты, но вокруг простирались только тишина и очень темная ночь. Пожав плечами, я вошел в ворота. От храма Диониса остался только фундамент. Не останавливаясь, я пошел к театру.
Однажды Фил высказал мысль, что история движется гигантскими циклами, подобно стрелке часов, проходя одни и те же цифры изо дня в день.
– Историческая биология свидетельствует о том, что вы заблуждаетесь, – возразил ему Джордж.
– Я не имею в виду повторение того, что было.
– Тогда нам следует договориться относительно языка, на котором мы будем разговаривать, прежде чем начать дальнейшую беседу.
Миштиго рассмеялся.
…И никаких известий, никаких!
Я шел среди руин, в которые время превратило былое величие. Наконец я оказался в старом театре и стал спускаться вниз…
Я никак не думал, что Диана совершенно серьезно отнесется к глупым надписям, украшавшим мой номер.
– Им здесь и положено быть. Они на своих местах.
– Ха-ха.
– Когда-то это были головы убитых вами животных. Или щиты поверженных врагов. Теперь же мы цивилизованные люди и живем по-новому.
Я решил сменить тему разговора:
– Какие-нибудь новости в отношении веганцев?
– Нет.
– Вам до сих пор нужна его голова?
– Скажите мне, Константин, Фил всегда был вашим другом? И таким дураком?
– Он вовсе не такой уж дурак. Просто это бич недостаточного таланта.
Сейчас его считают последним поэтом-романтиком, вот он и лезет из кожи вон. Он вкладывает свой мистицизм во всякую чепуху, потому что он уже пережил свое время. Сейчас он живет в искаженном прекрасном прошлом.
Подобно Байрону, он однажды переплыл пролив Дарданеллы, и теперь единственное, чего недостает ему для полного удовлетворения – это общества юных дам, которым он докучал бы своей философией и воспоминаниями. Он стар. В его произведениях время от времени появляются вспышки его прежней мощи, но весь стиль его теперь уже безнадежно устарел.
– Неужели?
– Я вспоминаю один пасмурный день, когда он стоял в театре Джонса и декламировал гимн, написанный в честь бога Пана. Его слушали человек двести-триста – одни только боги знают, откуда их столько собралось – но это его не смутило. Тогда его греческий не был еще достаточно хорош, но у него был весьма внушительный голос, и от всего его облика веяло каким-то вдохновением. Через некоторое время пошел мелкий дождь, но никто не ушел.
Гром аплодисментов раздался, когда он закончил свое чтение. Слушатели прямо дрожали от восторга. Уходя, многие на него оглядывались. На меня это чтение тоже произвело глубокое впечатление. Затем, через несколько дней, я перечитал эту поэму – и, представьте себе, – никакого впечатления.
Сплошной бред собачий, набор избитых фраз. Просто важно было то, как он читал это произведение. А сейчас, вместе со своими последователями, он растерял часть этой мощи, а то, что осталось и что можно было бы назвать искусством, не содержит в себе той силы, которая сделала бы его великим, которая превратила бы его в легенду. Он этим очень обижен и утешает себя туманными выражениями. И все же, если отвечать на ваш вопрос – то нет, он не всегда был таким глупым. Возможно даже, что часть его философии верна.
– Что вы имеете в виду?
– Большие циклы. Век причудливых зверей наступает снова. А также век героев, полубогов и демонов.
– Мне пока что встречались только причудливые звери.
– «КАРАГИОЗИС СПАЛ НА ЭТОЙ КРОВАТИ», – разве это не подтверждение моих слов?
Я прошел на авансцену. Со всех сторон меня окружали рельефные скульптуры. Вот Гермес, представляющий Зевсу новорожденного бога. Икарий, которого Дионис научил разводить виноград – он готовился принести в жертву барана, а его же дочь предлагала пирог богу, который стоял в стороне, беседуя с Сатиром. А вот пьяный Силен, пытающийся поддержать небо, подобно Атланту, но у него это получается намного хуже. Здесь были и все остальные боги – покровители различных городов, на чьи средства сооружался этот театр, и среди них я различил Гестию, Тезия, Эрину с рогом изобилия…
– Ты хочешь совершить жертвоприношение богам? – прозвучал голос неподалеку от меня.
Я не обернулся. Источник голоса находился за моим правым плечом, но я не обернулся, ибо я узнал этот голос.
– Возможно, – ответил я.
– Прошло много времени с тех пор, как твоя нога ступала на землю Греции.
– Верно.
– Это из-за того, что не было бессмертной Пенелопы – терпеливой, как эти горы, верящей в возвращение своего калликанзарида?
– Ты решил стать деревенским сказочником?
Он рассмеялся.
– Я пасу овец высоко в горах, куда первыми простираются пальцы Авроры, сыплющие розы на небосвод…
– Да, ты плохой сказитель. Почему же ты сейчас не в горах, не развращаешь молодежь своими песнями?
– Виной тому сны.
– Да?
Я обернулся и увидел лицо старика – морщины, похожие на почерневшую от времени рыбацкую сеть, белоснежная борода, голубые глаза, цветом под стать слегка пульсирующим на висках венам. Он опирался на свой посох, как воин опирается на копье. Я знал, что ему уже больше ста лет, и он не прибегал к омоложению.
– Недавно мне приснилось, что я стою посредине черного храма, – начал рассказывать он, – и бог Аид подошел и встал рядом со мной. Он схватил меня за руку и стал умолять уйти вместе с ним. Но я решительно отказался и… проснулся. Этот сон встревожил меня.