Где-то в соседнем стойле лошади начали грызться, донеслось визгливое ржание. Проснувшийся конюх сердито гаркнул:
– А вот я тебя! Это не лошади, а исчадья адовы!
Филип вышел. В доме было тихо и темно. Перешагивая через спавших вповалку слуг, он пробрался в небольшую комнату, в которой по углам тлели жаровни с раскаленными углями. В спальню не хотелось, и, опустившись на ларь возле одной из жаровен, рыцарь протянул к теплу ладони. Он перебирал в памяти разговор с Джорджем Невилем.
«Епископ, похоже, лукавит. Не стал бы он хлопотать спроста из-за какого-то мальчишки. Видно, этот Алан Деббич важная птица, а может, именно он должен что-то передать Уорвику. Долг велит мне сообщить обо всем перед отъездом либо королю, либо герцогу Глостеру».
Тут он вспомнил умоляющие глаза Алана.
«Похоже, мальчишке приходится туго, и он действительно стремится к отцу. А что, если он замешан в какой-то интриге? Люди Йорков не знают милосердия. Никогда не доводилось быть предателем… Но клятва вассала… Я слуга королевского дома».
Тут он горько усмехнулся.
«Я всегда шел на жертвы ради величия Йорков. И что же? Король меня ненавидит, это так. И все же я буду служить ему до последнего вздоха. Он волен распоряжаться моей жизнью и моим мечом, но не моей совестью. Я подчиняюсь и отправляюсь во Францию, и только мне решать, стоит ли сообщать милорду Глостеру, что к моему отряду примкнул несчастный бродяжка. Да и что в том дурного? Разве лишь то, что за него хлопотал брат Уорвика. Но если ему верит король, не вижу причин сомневаться и я. И все же, отчего так хлопочет епископ?»
Он еще долго так сидел, пока угли не подернулись пеплом и не начала стыть спина. Под окном снова раздалось пение ночной стражи.
Филип потянулся. Было далеко за полночь. Он подумал, что Мод, пожалуй, спит и можно идти ложиться.
В этот миг он ощутил легкое колебание воздуха. Жаровня зачадила, и Филип понял, что позади него отодвинули бархатную занавесь. Он оглянулся.
Придерживая одной рукой тяжелый полог, в дверном проеме возникла фигура, с головы до ног закутанная в широкий белый плащ.
– Ты не ждал меня? – мягко спросил знакомый голос.
Филип невыносимо медленно поднялся. Сердце прыгало в горле. Перед ним стояла королева.
Видя, что рыцарь в замешательстве, она переступила порог и огляделась.
– У тебя крепкий дом. Мод Перси прекрасная хозяйка, и ты должен благодарить меня, Филип.
Рыцарь молча придвинул Элизабет кресло. Королева села и откинула капюшон. Ее прекрасные волосы были уложены в некое подобие короны и, как всегда, перевиты жемчугом. Блестящие глаза в полумраке казались огромными, а кожа при слабом свечении углей отливала перламутром.
Не спеша, по обыкновению чуть растягивая слова, королева заговорила:
– Я возвращалась из монастыря Святой Елизаветы, моей покровительницы. Его величество уже примирился с тем, что оттуда я приезжаю поздно. Дорога ведет мимо твоего дома, и я заметила старого Бена у ворот. Он сказал мне, что ты еще не ложился, и провел в эту комнату.
Она умолкла, выжидая, но Филип никак не реагировал на ее слова. Стояла удивительная тишина, лишь где-то далеко-далеко протяжно выла собака.
Не выдержав молчания, Элизабет спросила:
– Отчего ты не спросишь, что привело меня сюда?
– Государей не спрашивают. На все их воля.
Элизабет едва заметно кивнула:
– Ты прав.
И опять повисла тишина. Элизабет сжала подлокотники кресла так, что заныли пальцы. Она ожидала совсем иной встречи. Королева, презрев все на свете, ночью, тайно пришла к рыцарю!
Она указала на ларь, где он прежде сидел:
– Присядь. Мне нужно поговорить с тобой.
– Благодарю, но ничтожный вассал не заслужил чести сидеть в присутствии своей королевы.
Он остался стоять. Элизабет вздохнула.
– Мне стало известно, что ты получил тайное поручение от короля, которое тебе передал герцог Глостер. Поручение почетное, но крайне опасное. Филип, ты ведь везешь послание графу Уорвику?
Филип молча поклонился.
– Ты должен отказаться от этого поручения, – твердо сказала королева.
Майсгрейв развел руками.
– Ваше величество лучше меня знает, что это невозможно.
– Бывают случаи, когда невозможное становится возможным. Придумай что-нибудь, Филип. Сошлись на шотландцев, грабящих Нейуорт, на близость родов у супруги, на плохое здоровье, наконец.
Она смотрела в сторону.
– Это невозможно, ваше величество. Я уже дал согласие. Через три дня я уезжаю, и для этого все готово.
– Через три дня… – медленно повторила королева.
Она встала и прошлась по комнате.
– Ты везешь послание, за которое отвечаешь головой. Но ты должен знать, что неспроста король не воспользовался обычным гонцом. Мне неведомо, что в нем, но с тех пор, как письмо запечатано, король сам не свой. Они писали его вместе с братом, а Ричард сущее чудовище, ибо способен на все.
Она повернулась к Филипу.
– Я должна узнать, что там, в этом письме.
Рыцарь улыбнулся.
– Если король предложит вам прочесть…
– О нет! В том-то и дело, что Эдуард, всегда советующийся со мной, держит его в секрете. Мне ничего не удается добиться. Единственное, что я знаю, – это то, что человеку, везущему письмо, грозит смертельная опасность. Филип! Только ты можешь мне помочь. Назови время, укажи дорогу, и я буду ждать тебя в миле от Йорка.
– Боже упаси, ваше величество! Я не могу сделать то, о чем вы меня просите. Это страшный грех… К тому же письмо запечатано королевской печатью.
– Это неважно. Печать короля часто бывает у меня в руках, так что я смогу, сломав старую, наложить новую.
Филип не ответил. Склонившись над угасающей жаровней, он раздул угли, а затем, не поднимая головы, проронил:
– Я никогда не сделаю этого. Это бесчестие перед моим государем, которому я присягнул на верность. Я слишком недолго состою при дворе, чтобы оказаться способным на такие сделки.
Он выпрямился, но по-прежнему стоял к королеве спиной.
– Я ошибался, когда думал, что вам, ваше величество, чужда страсть к интригам.
Королева стремительно шагнула к нему.
– Богом клянусь, что делаю это только ради тебя! – глухо проговорила она. – Мне страшно. Ты в большой беде.
– Надеюсь, вам известно, что Майсгрейв способен постоять за себя?
– Но не в борьбе против сильных мира сего.
Филип пожал плечами.
– С тех пор, как я ношу рыцарскую цепь и шпоры, я не совершил ничего, что могло бы запятнать мою честь. Не сделаю этого и сейчас.