– Даже если…
– Нет, я не нарушу слова.
Королева вздохнула со всхлипом, как обиженный ребенок. Затем, сняв перстень с голубым алмазом, она протянула его Майсгрейву.
– Возьми. Когда окажешься в Лондоне, у тебя могут быть проблемы с кораблем. Сейчас пора бурь, и не всякий кормчий согласится выйти в море. Но если ты покажешь этот перстень капитану Джефрису по кличке Пес – его легко найти в таверне «Золотая Чаша» на Лондонском мосту, – тебя отправят незамедлительно. Джефрис командует каравеллой «Летучий», которую подарил мне король.
– Благодарю вас, ваше величество.
– Прощай.
Королева направилась к выходу. Филип придержал занавесь, открывая ей путь. Но Элизабет медлила. Ей хотелось, чтобы Майсгрейв хоть на мгновение удержал ее, но он молчал, и тогда, поддавшись какому-то безотчетному порыву, она изо всех сил обняла его. На какой-то миг счастье прошлых дней вернулось к ней. Но лишь на миг. Она почувствовала, как Майсгрейв словно тисками обхватил ее запястья и развел обнимавшие его руки.
– Ваше величество, опомнитесь!
Она подняла к нему залитое слезами лицо, но Майсгрейв остался безучастным.
– Ты больше не любишь меня, Фил?
Рыцарь не ответил, и это вселило в нее надежду.
– Мне порой так плохо без тебя. Я тоскую по твоим рукам, прикосновениям, поцелуям. Ах, Филип, порой я просто жажду чувствовать тебя рядом.
Не отвечая ни слова, Филип отошел от нее. Отвернулся. Но королева, давясь от слез, сгибаясь от истомы, приблизилась и прижалась лбом к его плечу, нежно и робко провела ладонью по его груди.
Тогда он глухо проговорил:
– Уходите, ваше величество. Вы сами все погубили. Я… я никогда не смогу вас простить.
В его голосе слышалась неукротимая ярость.
– Филип…
– Уходите!
Она медленно надела капюшон и скользнула в дверь. Что ж, прошлого не воротишь, и этот покорный, молчаливый рыцарь одержал победу.
Назначенный для отъезда день неожиданно выдался солнечным. Отворив узкое оконце, Филип Майсгрейв глядел на улицу. В комнату врывались веселый гомон птиц, вопли водоноса, скрип колес, звон металла в соседней кузне. Подле Майсгрейва за прялкой сидела леди Мод. Недавняя ссора была забыта, и супруга рыцаря беззаботно щебетала. Филип порой рассеянно отвечал ей, но мысли его были далеко.
На усыпанный свежим аиром пол ложились блики света. Леди Мод, не прекращая сучить нить, говорила о том, как она не любит его отлучек, и лучше бы он пореже ездил в Нейуорт, потому что тогда у нее душа не на месте. Она и мысли не допускала, что супруг собирается совсем в иное место, а он не счел необходимым ее разубеждать. В доме все знали, что хозяин со своими воинами скоро покинет Йорк, но Филип ни одной живой душе не обмолвился, куда лежит его путь. Герцог Глостер потребовал, чтобы отъезд на юг совершился без лишнего шума, и в этом, несомненно, был резон.
Филип снова выглянул в окно. Солнечные часы на фасаде напротив показывали девять – время, когда велено было явиться протеже епископа.
«Что-то парень не торопится», – оставив жену, рыцарь спустился во двор. Но, едва он показался в дверях дома, в открытые ворота въехал Алан Деббич на прекрасной золотисто-рыжей кобыле в сопровождении верхового слуги, ведущего в поводу вьючного мула. Оказавшись во дворе, Алан осмотрелся. Он не заметил Майсгрейва, который, заслонившись рукой от солнечных бликов, разглядывал его.
При свете дня паренек показался ему чересчур уж хрупким. И хотя из-за плеч у него выглядывал арбалет, а седельные колчаны были полны тяжелых оперенных стрел, Алан выглядел не слишком воинственно, однако в седле держался ловко и привычно.
На Алане был костюм для верховой езды из темно-коричневой замши с суконным наплечьем, на ногах – сапоги с голенищами выше колен. На голове мальчика красовалась серая войлочная шляпа с длинным козырьком, украшенная петушиным пером. Одной рукой он перебирал поводья, легко направляя коня, и в движениях его не чувствовалось ни малейшего напряжения. Казалось, лошадь шла сама по себе. Это была чистопородная андалузская кобыла с гибкой шеей, сухой изящной головой и стройными как тростник ногами. Ее холеная светло-рыжая шерсть переливалась на солнце словно атлас.
«Такая красавица стоит немалых денег, – подумал Филип. – Должно быть, бедному сироте пришлось растрясти мошну». Филип усмехнулся. Мысль о том, что же значит для Джорджа Невиля этот Алан Деббич, не давала ему покоя. Пока же он только наблюдал.
Кто-то из толпившихся во дворе людей Майсгрейва приблизился к мальчику и стал довольно бесцеремонно разглядывать его. Но Алан не был этим смущен, и, склонившись с седла, сам заговорил с воинами. Было похоже, что он не новичок в солдатской среде, а когда острый на язык Гарри попытался подшутить над ним, мальчик парировал так, что воины взорвались громовым хохотом, а Гарри надвинул на глаза шапку.
Спустившись во двор, Филип направился к ним. Солдаты тотчас расступились, а Алан соскочил с седла и учтиво поклонился.
– Я прибыл, как вы и велели, сэр, к девяти.
– Вижу.
Филип кивнул в сторону слуги с навьюченным мулом:
– А это кто такой?
– Как кто? Мы отправляемся в дальнюю дорогу, и я, как и положено, взял с собой слугу. С ним моя поклажа.
– Тебя всем этим снабдил епископ?
– Да.
– Его преподобие очень добр к тебе.
– О да! Да продлит Господь его дни!
– Ну, я не так добр. И если ты по-прежнему желаешь ехать с нами, отошли слугу и мула обратно. Учти, что и я, и мои воины берем лишь столько, сколько помещается в заплечном мешке или чересседельных сумках. Только необходимое.
Не сказав Алану больше ни слова, Майсгрейв обратился к солдатам:
– Ну, кто хочет поразмяться?
Вызвалось сразу несколько желающих, но Филип выбрал троих и отозвал их в сторону.
Между тем Анна Невиль принялась перекладывать в небольшую кожаную сумку то, что, как она считала, может пригодиться ей в первую очередь.
– Грубиян, – сердито бормотала она. – Откуда тебе знать, что я леди и не могу обходиться той жалкой кучкой вещей, какой удовлетворится простой солдат.
Она развернула и встряхнула просторный бобровый плащ, крытый толстым сукном, хорошо предохранявший от дождя и ветра, и принялась раздумывать, не займет ли он слишком много места. Раздавшийся позади лязг мечей заставил Анну оглянуться.
Филип Майсгрейв, обнаженный по пояс, с двумя мечами в руках отбивал удары троих наступавших на него молодцов. Лицо его, обычно спокойное, даже несколько сумрачное, сейчас дышало каким-то мальчишеским задором. Он мгновенно парировал удары, наступал, уклонялся, налетал, сшибался и вновь наступал. Его длинные кудри разметались по плечам, на щеках пламенел румянец.