— Даже не верится — ты играла просто потрясающе, — сказал я после концерта.
— Теперь я вижу, как ты разбираешься в музыке, Преппи.
— Нормально разбираюсь.
Мы пересекли Мемориал Драйв, чтобы пройтись вдоль реки.
— Ну когда же ты поумнеешь, Бэрретт? Да, я играю вполне прилично. Но не потрясающе. И даже не занимаю первых мест, как ты со своей хоккейной командой. Просто нормально, понял? О'кэй?
Спорить было бесполезно, потому что Дженни захотелось поскромничать.
— О'кэй. Ты играешь нормально. Вот и держись на этом уровне.
— А кто сказал, что я не собираюсь держаться на этом уровне? Господи Боже мой! Я ведь буду учиться у Нади Буланже.
О чем это она говорит, черт возьми? И по тому, как она неожиданно замолчала, я почувствовал, что есть нечто такое, о чем ей не хочется говорить.
— У кого? — переспросил я.
— У Нади Буланже. Это знаменитая преподавательница музыки. В Париже. — Она проговорила два последних слова как-то слишком торопливо.
— В Париже? — произнес я не сразу.
— Американцев она берет очень редко. Мне повезло. Я даже стипендию получила.
— Дженнифер, ты собираешься в Париж?
— Я никогда не была в Европе. Мне очень хочется туда поехать.
Я схватил ее за плечи. Может быть, слишком грубо. Я не знаю.
— Эй, и давно ты туда собралась? Впервые в жизни Дженнифер не смотрела мне прямо в глаза.
— Олли, не глупи, — сказала она. — Это неизбежно.
— Что неизбежно?
— Что мы заканчиваем колледж, и каждый идет своей дорогой. Ты поступаешь в Школу Права…
— Минуточку. Это ты о чем?
— Не глупи, Олли, — повторила она. — Гарвард — это как рождественский мешок Санта Клауса. Он набит всякими сумасшедшими игрушками. Но когда праздник заканчивается, тебя вытряхивают… — Она немного помедлила. — …И ты оказываешься там, где тебе и положено быть.
— Ты что, собираешься печь пирожки в Крэнстоне, Род-Айленд?
Все это я говорил от отчаяния.
— Печенье, — сказала она. — И не смей издеваться над моим отцом.
— А ты не смей бросать меня, Дженни. Пожалуйста !
— А как же моя стипендия? А Париж, который я так ни разу и не видела за всю мою чертову жизнь?
— А как же наша свадьба?
— А разве кто-нибудь когда-нибудь говорил о свадьбе?
— Я. Я сейчас об этом говорю.
— Ты хочешь жениться на мне?
— Да.
Она склонила голову набок и серьезно поинтересовалась:
— Почему?
Я посмотрел ей прямо в глаза:
— А потому.
— А-а, — сказала она. — Это убедительно. Она взяла меня под руку (а не за рукав, как раньше), и мы молча пошли вдоль реки. Все уже было сказано.
Ипсвич (штат Массачусетс) находится приблизительно в сорока минутах езды от Мистик Ривер Бридж — впрочем, это зависит еще от погоды и от того, как вы водите машину. Однажды мне удалось проделать этот путь за двадцать девять минут…
— Ты гонишь как сумасшедший, — заметила Дженни.
— Это Бостон, — отозвался я. — Здесь все ездят как сумасшедшие. — В этот момент я как раз притормозил на красный свет.
— Я боялась, что нас убьют твои родители, но, кажется, ты сделаешь это раньше.
— Послушай, Джен, мои родители — прелестные люди.
Зажегся зеленый, и через десять секунд мой «эм-джи» уже мчался со скоростью шестьдесят миль в час.
— Даже Сукин Сын? — уточнила она.
— Кто?
— Оливер Бэрретт III.
— А-а, да он же отличный парень. Тебе он обязательно понравится.
— Откуда ты знаешь?
— Он нравится всем.
— Тогда почему он тебе не нравится?
— Именно потому, что он нравится всем, — ответил я.
И вообще, зачем я вез ее знакомиться с ними? Разве я нуждался в благословении Камнелицего? Но дело в том, что, во-первых, этого захотела она («Так принято, Оливер»), а во-вторых, Оливер III был моим банкиром в самом паршивом смысле слова: он платил за мое проклятое обучение.
Я свернул на Гротон Стрит — по этой дороге я гоняю с тринадцати лет и в повороты вписываюсь на любой скорости.
— Странно, здесь нет домов, — удивилась Дженни, — одни деревья.
— Дома за деревьями.
Когда едешь по Гротон Стрит, надо быть очень внимательным, иначе можно пропустить поворот к нашему дому. Так и случилось. И, только пролетев еще триста ярдов, я спохватился и резко затормозил.
— Где мы? — спросила она.
— Проскочили поворот, — буркнул я, ругая себя самыми последними словами.
И было что-то символическое в этом возвращении, в этих трехстах ярдах, отделявших нас от поворота к моему дому. Во всяком случае, въезжая во владения Бэрреттов, я сбавил скорость. От Гротон Стрит до Доувер Хаус, по меньшей мере, полмили. А вдоль дороги, по обеим сторонам… ну, в общем, много чего понастроено. Думаю, все это выглядит достаточно внушительно, особенно поначалу.
— Ни фига себе! — проговорила Дженни.
— В чем дело?
— Притормози, Оливер. Я серьезно. Останови машину.
Я остановился. Она сидела, стиснув руки.
— Послушай, я не знала, что все это будет выглядеть так.
— Так — это как?
— Ну, так величественно. Слушай, могу поспорить — у вас тут, наверное, и рабы есть.
Я хотел протянуть руку и дотронуться до нее, но ладони у меня были непривычно влажные, и тогда я попытался успокоить ее словами.
— Да ладно, Джен. Считай, что мы поехали проветриться.
— Разумеется, но почему мне вдруг захотелось, чтобы меня звали, скажем, Абигайль Адамс или Венди БАСП [7] ?
К дому мы подъехали в полном молчании. Потом припарковались, подошли к парадной двери, позвонили и стали ждать. Тут, в последнюю минуту, Дженни вдруг запаниковала.
— Давай убежим, — предложила она.
— Давай останемся и поборемся, — сказал я. Шутил ли кто-нибудь из нас? Дверь открыла Флоренс, верная старая служанка семейства Бэрреттов.
— О, мастер Оливер, — обрадовалась она. Боже, как я бешусь, когда меня называют «мастер», подразумевая унизительное для меня различие между мистером Камнелицым и мной!
Мои родители, как сообщила Флоренс, ожидали нас в библиотеке. Дженни была потрясена портретами, мимо которых мы проходили. И не только потому, что некоторые принадлежали кисти Джона Сингера Сарджента (в частности, знаменитый портрет Оливера Бэрретта II, иногда выставляемый в Бостонском музее).