– Не нужно, не нужно ничего бояться, – прошептала Юлия, касаясь волосами его щеки, – ты не умрешь, будешь жить долго и… – И счастливо? – усмехнулся Борис.
– Про счастье не знаю, но на войне с тобой ничего не случится. Ты умрешь нескоро, своей смертью. Верь мне, я знаю, я чувствую… – Я верю, – с удивлением протянул Борис, Он прислушался к себе и понял, что черное облако больше не сжимает его сердце. За окном, приветствуя восход солнца, пели птицы. Рядом с ним была прекрасная женщина. Борис понял, что вновь возродился к жизни.
– Ты – добрая волшебница? – смеясь, спросил он. – Фея из сказки?
– Нет, – она улыбнулась, и лицо ее чудно похорошело, – я – обычная женщина, но я должна была сделать это для тебя.
– Но почему именно для меня? – против воли спросил он.
Тень пробежала по лицу Юлии, улыбка ушла, глаза смотрели строго и отчужденно.
– Больше не нужно вопросов. Прошу тебя: запомни эту ночь.
– Запомню, – согласился Борис, понимая, что продолжения ночи не будет.
* * *
На следующее утро по просьбе Колзакова пришли две татарки из деревни и обрядили покойного в чистое. Православного священника не найти было за сто верст вокруг, так что отпевать Стасского было некому. К тому же возникли еще разногласия по поводу предположения Сильверсвана, что Стасский, поскольку имел польскую фамилию, мог быть не православным, а католиком. Никто наверное ничего не знал, Стасский никогда про свое вероисповедание не говорил, и даже креста на нем не было. Колзаков заказал татарам сколотить гроб, и решили, что каждый прочитает над покойником какие помнит молитвы, а пока положили усопшего на стол в самой большой комнате хозяйского дома. Борис, выйдя за каким-то делом из дома, увидел в дальнем конце деревни подъезжающую арбу. Татарин-возчик остановился и заговорил с кем-то из местных, а с арбы соскочили и пошли пешком два человека. Сначала Борис увидел, что это офицер и солдат, потом ему показались знакомы их фигуры и походка, и наконец он понял, что к нему приближаются Аркадий Петрович Горецкий и его верный Санчо Панса Саенко.
Борис, удивленный и обрадованный, пошел им навстречу.
– Ваше благородие! – издали крикнул Саенко. – Здоров ли?
– Вот так встреча, Пантелей Григорьевич, – усмехнулся Борис.
Он поздоровался с Горецким и повел вновь прибывших к дому, расспрашивая о причинах приезда. Впрочем, Горецкий в обычной своей загадочной манере ответил ему крайне уклончиво, а Саенко сел на своего любимого конька:
– Ох и подлый же народ эти татары! Возчик-то содрал три шкуры, а вез так, что все бока отбил. И такое-то подлое место стрелка эта! Воды и то не попить, соль одна да горечь. Как этот татарин пьет – это только одно удивление. Такой воды и лошади в рот не возьмут. А его татарские коники, видно, привыкши – пьют да помалкивают. А ночевали-то как плохо у сторожа соляного… Войдя в горницу, Горецкий удивленно воззрился на мертвого поручика. Саенко перекрестился.
– Батюшки! Что ж это? Упокойник у вас? Осколком, что ли, его убило?
– Нет, – Борис помрачнел, – как ни странно, поручик Стасский скоропостижно скончался вчера вечером. Должно быть, разрыв сердца.
– Что вы говорите? – удивленно взглянул на Бориса Горецкий. – Мне казалось, что уже несколько лет я сталкиваюсь только с насильственной смертью. Резаные, колотые или огнестрельные раны – вот и все разнообразие, а сердца, кажется, у всех выздоровели.
Аркадий Петрович подошел к столу, на котором лежал покойник, и наклонился над телом. Он внимательно осмотрел лицо Стасского, присвистнул и осторожно расстегнул воротник мундира.
Борис удивленно следил за действиями полковника. Горецкий внимательно оглядел шею трупа, затем обследовал его запястья. Наконец он поднял на Ордынцева крайне озабоченный взгляд и сказал негромко:
– Этот человек не умер естественной смертью. Как большинство людей в наше время, он был убит.
В дверях раздался приглушенный вскрик. Борис обернулся и увидел на пороге Юлию Львовну.
– Как – убит? – испуганно проговорила она. – Почему вы знаете? Кто вы?
– Полковник Горецкий, Аркадий Петрович, – представил Борис своего бывшего шефа. – А это – Юлия Львовна Апраксина.
– Весьма рад знакомству, сударыня, – поклонился Горецкий, – хотя обстоятельства не слишком благоприятны… А насчет того, почему я знаю, что этот человек убит, – вот, извольте взглянуть. – Полковник показал на шею трупа, Юлия Львовна, несколько побледнев, тем не менее приблизилась и взглянула – работа сестры милосердия лишила ее брезгливости и страха перед внешними проявлениями смерти. – Вы видите, – Горецкий показывал золотым карандашиком, как будто иллюстрировал лекцию студентам-медикам, – кожа имеет характерный серовато-голубой оттенок, но особенно важны эти мелкие красные точки на шее и на запястьях. Это – точечные кровоизлияния. Кроме того, клиническая картина дополнена мелкими кровоизлияниями в глазу, – Горецкий приподнял веко, – и меньшей, чем обычно, выраженностью трупного окоченения. Судьбе было угодно распорядиться так, что мне приходилось уже видеть аналогичные трупы. Видите ли, в мирной жизни я был юристом – Борис Андреевич подтвердит вам, я читал ему в университете курс уголовного права, – но я и практиковал, был товарищем прокурора. Среди прочих дел в девятьсот двенадцатом году мне пришлось участвовать в процессе по обвинению молодого золотопромышленника Зотова в убийстве отца и жены. Отца он убил из-за наследства, а жену, как это принято в определенных кругах, – из-за кафешантанной певички. Так вот, оба трупа имели те особенности, на которые я только что обратил ваше внимание. Как выяснилось, Зотов, сибиряк no-происхождению и по месту его основных промышленных интересов, много общался с дикими народами Сибири, и у тунгусского шамана позаимствовал священный яд, малыми дозами которого шаман вводил себя в исступление при своих камланиях. Несколько большая доза того же вещества, родственного яду кураре, которым смазывают свои стрелы американские индейцы, отправила родственников Зотова на тот свет.
– Вы уверены, что в нашем случае применен тот же яд? – спросил Борис.
– Вы уверены, что это – яд, а не естественная смерть? – почти одновременно спросила Юлия Львовна.
– Конечно, у меня нет настоящей лаборатории, нет возможности произвести точный анализ, – Горецкий выпрямился, поправил пенсне, еще усилив свое сходство с университетским профессором, – но признаки, на которые я обратил ваше внимание, весьма характерны. Во всяком случае, они не наблюдаются у умерших от сердечного приступа. Но для того, чтобы еще больше увериться в моем диагнозе, я произведу небольшой эксперимент доступными мне средствами.
Аркадий Петрович повернулся к своему верному ординарцу, молча наблюдавшему за уверенными действиями патрона, и попросил:
– Саенко, голубчик, не в службу, а в дружбу, принеси мой саквояж.