– Так и теперь говорят, – осторожно вставила Лина, видя, что Асташова опять смолкла. – Он вас принуждал?
– Не совсем… Зря я с тобой об этом заговорила, ты еще маленькая, тебе рано…
– Мне восемнадцать лет, – сказала Лина. – И я давно уже все знаю. Меня, между прочим, в тринадцать пытались изнасиловать, пять лет назад. Возраст Суламифи. Вот странное дело: вроде не так давно это было, а кажется, будто сто лет прошло. Я уже совсем не такая… Даже не помню, какая я была тогда, в этом возрасте Суламифи.
– Такая же, как сейчас, – улыбнулась ей Лидия Григорьевна. – Добрая, храбрая, упрямая. Умная.
– Это все не то, – отмахнулась Лина, – я не помню, какая была внутренне. Не помню, что я чувствовала… Нет, опять не то. Что чувствовала, помню, а вот как переживала… Ладно, не в этом дело.
– Надеюсь, в тот раз до дела не дошло? – озабоченно спросила Асташова.
– Нет, не дошло. Но было мерзко. – Лина поежилась, вспомнив, как ее рвало на лугу возле хутора. – А главное, она осталась ни при чем.
– Она? – озадаченно нахмурилась Лидия Григорьевна.
– Моя мать. Она все это подстроила.
– Не может быть!
– С моей мамашей все может быть. – Лина вкратце рассказала, как было дело. – Не знаю, чего она добивалась, может, хотела меня «просветить», может, просто было плевать, но она бросила меня, ушла. Потом хвасталась, как у нее все красиво «склалось» уже в тринадцать лет с любовником матери.
Асташова глядела на нее с тревогой.
– Чего она добивалась, догадаться нетрудно. Низвести хотела. До своего уровня. Линочка, – осторожно предложила Лидия Григорьевна, – а ты не хочешь ко мне переехать? Место есть.
– Спасибо, тетя Лида, но я не могу. У меня там заложница осталась. Галюся, няня моя. Она меня вырастила, без нее я могла бы и не выжить… с моей-то мамашей. Но Галюся беспомощная, как ребенок. Теперь я ей помогаю… выживать. Не будем об этом, доскажите, что с вами было, тетя Лида. Если вам не больно. Он вас насиловал? – догадалась она с ужасом. – Этот «замком по морде»? [14]
– Нет. Хуже всего то, что он меня не насиловал. Но мне пришлось… он меня заставил. Как-то узнал… Да почему «как-то»? – рассердилась на себя Асташова. – У него все личные дела хранились, а там медицинская карточка, каждый месяц – проверка. В общем, он узнал, что у моего мужа доза превышена, а врача уговорил – или пригрозил, на него это больше похоже, – чтоб молчал, никому не докладывал. А мне сказал: хочешь, чтоб твой кузнечик работал?.. Он был как танк, ему невозможно было сопротивляться, на него ничего не действовало, ни слова, ни слезы, ни уговоры… Я знала, что для мужа работа – это все, единственный смысл жизни. И смолчала. Это тянулось какое-то время, потом я ему надоела, он нашел себе новую жертву. Но специально все так подстроил, чтобы мой муж узнал. Думал, ничего ему не будет, хлюпик-интеллигент смолчит, все стерпит. А хлюпик-интеллигент пошел и дал ему в морду. Замком по морде, – засмеялась Лидия Григорьевна. – Ну, был скандал, партийное дело: поднял руку на военного при исполнении. Только муж-то мой был конструктором, его мозги государству оказались дороже погон какого-то солдафона. Но своего этот мерзавец добился: мужа отстранили от активной работы, он стал чистым теоретиком. Я была уже беременна, сын родился, мы в Москву переехали, и мой муж ни словом, ни намеком не дал понять ни разу, что это не его сын. Но потом он умер, и вот… что выросло, то и выросло. А того бог наказал: перевели на Байконур, и он там погиб в шестидесятом вместе с маршалом Неделиным.
– Все равно вам нужно научиться на компьютере, – вернулась Лина к прежней теме. – Это другая жизнь, другой мир!.. Вот прабабушка тоже боялась компьютеров.
– Мы уже старые, – повторила Асташова. – Ты не представляешь, как страшно жить старикам во время перемен. Невольно начинаешь на бога роптать: зачем я все это вижу?..
– Остановите землю, я хочу сойти, – пошутила Лина.
– Вот-вот.
– Но вы все-таки не уступайте сыну, тетя Лида. Он к вам заходит?
– Заходит, – вздохнула Асташова. – Вот недавно иконки серебряной хватилась – Серафима Саровского.
– Вы же не думаете… – начала было Лина.
– Думаю. Больше некому. Да и не в первый раз. Ему все время деньги нужны. Науку бросил, да и что это за наука? Смех один. Теперь вот бизнесом занимается. И все равно: то одно у него не так, то другое не так…
– Не верьте. Он у вас всегда денег требовал, и когда в науке сидел, и теперь…
– Такой характер, – вздохнула Лидия Григорьевна. – Давай не будем об этом. Расскажи, как у тебя дела.
– Ничего, в институт готовлюсь.
– Куда ты пойдешь? Уже решила?
– Уже решила, – кивнула Лина. – В «мглу», как теперь говорят. Лингвистический университет, – добавила она, увидев, что Асташова не понимает. – Московский государственный.
– Это который раньше был Мориса Тореза?
– Он самый. Иняз.
– Хорошо, – одобрила Лидия Григорьевна. – Ты умница, ты выучишься. Я однажды с твоей прабабушкой о языках говорила. Почему, спрашиваю, при советской власти обучение иностранным языкам было так плохо поставлено? Она, конечно, со мной не соглашалась, но все-таки признала, что плохо.
– И почему? – заинтересовалась Лина.
– Я думаю, это была часть железного занавеса. С иностранцами не общаться, книжек не читать, радио не слушать, ничего не понимать.
– А как же шпионы? – удивилась Лина. – В смысле, разведчики?
– Ну, разведчиков, конечно, обучали по-особому, но ты вспомни, кто у нас были главные разведчики? Зорге, Абель, Ким Филби и компания… А простому советскому человеку иностранные языки, считалось, ни к чему. Вот Виктория Ивановна – еще старой гвардии, до революции языки учила, она знала. А я лет на пятнадцать младше – уже неуч. А знаешь, когда прорвало этот занавес? С приходом «Битлз». У детей стимул появился, стали учить сами, радио слушать, «голоса» ловить. Так и пошло. Твоя прабабушка новые времена ругала, а я ей говорю: посмотрите, сколько людей теперь английский знает! Раньше из-под палки загоняли, а теперь сами учатся. И все-таки жить страшно… – с тоской добавила Лидия Григорьевна. – Твоей прабабушке сколько было? Ведь уже за сто?
– Полный сто один год.
– Вот я сижу и думаю: неужели и мне суждено до таких лет дожить?
Лине вспомнилось, как доктор, пытавшийся спасти Викторию, говорил о долгожителях. «Другая вода, другой воздух»… Вот перед ней еще одна такая долгожительница.
– А что плохого? – попыталась она подбодрить Лидию Григорьевну. – Знаете, песенка такая была:
Ах, как хочется нам не стареть!
Ах, как хочется все посмотреть!