– В чем дело? – спросила мать.
– Я не понимаю. Маркус пошевелил головой. Конечно, он делал это и раньше, но по-другому. – Гонория сжала его плечо, молясь, чтобы он почувствовал ее руку. – Маркус? Ты меня слышишь?
Его сухие, потрескавшиеся губы слегка приоткрылись:
– Гон… Гон… Господи.
– Не разговаривай, – сказала она. – Все хорошо.
– Больно… – прохрипел он. – Д-дьявольски…
– Я знаю. Знаю. Прости.
– Он в сознании? – спросила леди Уинстед.
– Еле-еле. – Гонория взяла Маркуса за руку. Она сплела его пальцы со своими и сжала. – У тебя ужасный порез на ноге. Мы пытаемся прочистить рану. Будет больно. Боюсь, очень больно. Но это нужно сделать.
Он еле заметно кивнул.
Гонория перевела взгляд на миссис Уэдерби:
– У нас есть настойка опия? Наверное, следует дать ему немного, поскольку он пришел в сознание.
– Думаю, есть, – ответила домоправительница. Она не знала, куда деть руки с тех самых пор, как вернулась с горячей водой и полотенцами, и очень обрадовалась возможности что-то сделать. – Я пойду поищу прямо сейчас. Есть только одно место, где она может быть.
– Хорошая идея, – одобрила леди Уинстед. Потом встала и подошла к изголовью кровати. – Ты слышишь меня, Маркус?
Его подбородок чуть-чуть дрогнул.
– Ты очень болен, – произнесла она.
Он слегка улыбнулся.
– Да, да, – улыбнулась в ответ леди Уинстед, – я говорю правду. Но с тобой все будет хорошо, уверяю тебя. Хотя поначалу будет немного больно.
– Немного?
Гонория почувствовала, как на его губах появляется улыбка. Трудно поверить, что он еще может шутить. Она очень гордилась им.
– Мы поможем тебе выздороветь, Маркус, – сказала Гонория и, сама не успев понять, что делает, поцеловала его в лоб.
Он повернулся к ней, почти полностью раскрыв глаза. Он тяжело дышал, кожа была страшно горячей, а в глазах застыло страдание.
Гонория, не отрываясь, смотрела на него. О, Маркус! Она не допустит, чтобы с ним что-то случилось.
Через полчаса Маркус заснул, чему в немалой степени способствовала настойка опия. Гонория чуть-чуть подвинула Маркуса, чтобы удобно было держать его за руку, и постоянно разговаривала с ним. Было совершенно не важно, что она говорит. Но не только сама Гонория заметила, как успокаивающе влияет на Маркуса ее голос.
По крайней мере она надеялась на это, потому что иначе от нее нет никакой пользы. А этого вынести Гонория не смогла бы.
– Думаю, мы почти закончили, – сказала она ему и бросила обеспокоенный взгляд на мать, все еще напряженно работавшую над его ногой.
Но мать раздраженно вздохнула и, вытерев пот со лба, откинулась назад.
– В чем дело? – спросила Гонория.
Леди Уинстед покачала головой и вернулась к работе, но почти сразу остановилась.
– Я ничего не вижу.
– Что? Это невозможно. – Гонория глубоко вдохнула, пытаясь оставаться спокойной. – Просто наклонись пониже.
Леди Уинстед снова покачала головой.
– Дело не в этом. То же самое происходит, когда я читаю. Мне приходится держать книгу далеко от глаз. Я просто… Я не могу… – Она нетерпеливо вздохнула. – Я вижу не достаточно четко. Не могу разглядеть маленькие кусочки.
– Я продолжу за тебя, – сказала Гонория голосом, в котором было куда больше решимости, чем она чувствовала.
Мать взглянула на нее без удивления.
– Это не просто.
– Я знаю.
– Он будет стонать.
– Он уже стонал, – ответила Гонория.
Но ее сердце стучало, а горло сжалось.
– Стоны труднее переносить, когда ты с ножницами, – мягко заметила мать.
Гонория хотела произнести что-то изящное и героическое вроде того, насколько труднее ей будет, если он умрет, а она не сделает для его спасения все от нее зависящее. Но не произнесла. Просто не смогла. У нее осталось не так много сил, чтобы тратить их на героические слова.
– Я справлюсь, – просто сказала она.
Гонория посмотрела на Маркуса, все так же крепко привязанного к кровати. За последний час он перестал быть раскаленно-красным и стал мертвенно-бледным. Хороший ли это знак? Она спросила мать, но та тоже не знала.
– Я справлюсь, – повторила Гонория, хотя мать уже передала ей ножницы. Леди Уинстед поднялась со стула, и, глубоко вздохнув, Гонория заняла ее место.
– Шаг за шагом, – сказала она самой себе, пристально посмотрев на рану, прежде чем начать. Мать показала ей, как отличить участки тканей, которые надо отрезать. Нужно только найти один кусочек и отрезать его. А потом найти следующий.
– Отрезай как можно ближе к здоровым тканям, – напомнила мать.
Гонория кивнула, сдвинув ножницы выше. Сжав зубы, она нажала на них.
Маркус застонал, но не проснулся.
– Отлично, – мягко сказала леди Уинстед.
Гонория кивнула, сморгнув слезы. Как могло одно слово пробудить в ней такие сильные эмоции?
– Внизу есть кусок, до которого я не добралась, – заметила мать. – Я не смогла разглядеть края.
– Я вижу, – мрачно сказала Гонория. Она отрезала часть мертвой кожи, но вся область еще казалась опухшей. Направив кончик ножниц, как раньше делала мать, Гонория надрезала кожу, позволив гною вырваться наружу. Маркус напрягся, и Гонория пробормотала извинения, но не остановилась. Она взяла ткань и сильно нажала.
– Воду, пожалуйста.
Кто-то передал ей кружку с водой, и Гонория полила рану, пытаясь не слышать стоны Маркуса. Вода была горячей, очень горячей, но мать клялась – именно это спасло ее отца столько лет назад. Жар избавлял от болезни.
Гонория надеялась, что это правда.
Она снова нажала на рану, выдавливая лишнюю жидкость. Маркус снова издал странный звук, не такой, как прежде. Но потом вдруг начал дрожать.
– О Боже, – вскрикнула Гонория. – Что я с ним сделала?
Мать удивленно опустила взгляд.
– Такое впечатление, будто он смеется.
– Может быть, дать ему еще настойки опия? – спросила миссис Уэдерби.
– Не надо, – сказала Гонория. – Я слышала, люди иногда не просыпаются, если им дать слишком много.
– Я думаю, он действительно смеется, – повторила мать.
– Он не смеется, – резко произнесла Гонория. Боже милосердный, над чем он может сейчас смеяться? Она слегка отодвинула мать и вылила на ногу Маркуса еще горячей воды, затем продолжила работу, пока наконец не решила, что вычистила рану, насколько возможно.