Он снова уселся, но на это раз не на диванчик рядом с Мопсой, а на пол возле телевизора, близко, почти вплотную, вытянул шею и стал вглядываться в изображение на экране со всей пристальностью.
Бенет покинула гостиную и, спустившись в кухню, развернула газету. Там много писали про Леонида Брежнева. Ее больше интересовали новости не мирового масштаба, но их было на удивление мало. Правда, ее удивление длилось недолго. Третья и четвертая страницы «Санди Таймс» отсутствовали. Кто-то, несомненно, Мопса, постарался изъять их из газеты.
Если Бенет спросит, зачем она это сделала, Мопса будет только все отрицать. И хотя Бенет знала, что это дело рук Мопсы, доказать она ничего не сможет. Подобное могло случиться в газетном киоске или в типографии — такой шанс мог быть один на миллион, но доказывать, приводить доводы, спорить с сумасшедшей, да к тому же опытной лгуньей, было пустой тратой времени.
Зазвонил телефон, и Бенет подумала, что лучше ей самой взять трубку, хотя она уже столько дней не отвечала на телефонные звонки. Она должна же когда-нибудь начать откликаться. Она должна начать объяснения тому, что случилось, объяснения, которых избегала и боялась давать Мопса.
Звонил отец. Как у нее дела? Оправилась ли она от простуды? Как Мопса?
— Замечательно, — ответила Бенет и добавила с мстительным злорадством, о котором тотчас же пожалела. — Скоро ты обнимешь ее дома.
Отец не спросил про Джеймса. Что бы Бенет сказала ему, если бы он спросил? Она была зла на отца из-за того, что он не спросил про внука, хотя Джеймса уже не было в живых, хотя она все равно не смогла бы сказать ему правду, если бы он спросил. Он должен был спросить, так жестоко с его стороны не поинтересоваться внуком…
Она поднялась в гостиную позвать Мопсу. Мальчик все еще сидел на полу, уставившись в телевизор, хотя лошади давно исчезли с экрана и их заменил мужчина, исполнявший нечто вроде аргентинского танго с микрофоном вместо партнерши.
Бенет слышала, как ее мать воркует в трубку. Создавалось впечатление, будто время повернуло вспять и ей звонит одноклассник или курсант, с которым она познакомилась на теннисном корте. Ее тон был то застенчивым, то капризным, то откровенно игривым. С мужчиной, за которым Мопса была замужем почти тридцать лет, она кокетничала и разыгрывала сексуальное возбуждение.
Бенет надела пальто, обмотала шею шарфом и вышла из дома. Она поднялась на холм, прошлась по главной улице и заметила на самом видном месте в витрине книжного магазина «Брачный узел» в мягкой обложке. Там была и ее фотография с коротким рекламным текстом. Снимок был сделан, когда Бенет ожидала ребенка, хотя признаков этого не замечалось под свободным темным платьем, которое она надела на тот случай.
Вернись назад на два с половиной года, говорила она себе. Вернись ко времени, когда Джеймс еще не был зачат. Вернись туда, и ты будешь вновь свободной. Перед тобой чистый горизонт. Ты не говорила Эдварду: «Я хочу иметь ребенка, но это ничего не изменит, не сблизит нас вновь». Ты только скажешь Эдварду:
— Прощай, Эдвард. И прощай навсегда. Мы дошли до конца пути и теперь расстанемся. Никакого ребенка у нас не будет.
— Я не верю тебе, Бенет. Ты лжешь. Ты не сделаешь этого. Даже ты не решишься на такой поступок..
Обрывки воображаемых разговоров с Эдвардом, нелепые мысли о том, что прошлое можно изменить, путались у нее в голове.
Она заказала чашку кофе и сэндвич и села в углу в одиночестве, наблюдая, как люди входят в кафе, — парочками или компаниями. «Странно, — подумала Бенет, — что на той фотографии не заметно, что я беременна». Джеймс родился три месяца спустя, но никто не догадывался, что она носит в себе ребенка. Это было дурной приметой.
Мальчик и Мопса уже спали, когда Бенет возвратилась домой. Она поискала пропавшие страницы «Санди Таймс», но так и не нашла. Вероятно, они таились под матрацем кровати, на которой похрапывала Мопса. Мопсе оставалось сделать еще два визита в «Ройал Истерн» — первый в понедельник, второй в пятницу. Она оставила малыша на попечение Бенет и уехала на машине в половине десятого. Бенет расположилась с мальчиком на полу в кухне, разложила несколько листов бумаги и три разноцветных фломастера. В это утро Мопса облачила мальчика во все желто-коричневое — штаны и рубашку и, вероятно, помыла ему голову, потому что он сиял своими золотыми волосиками, когда свет падал па него из окошка.
Очень скоро он заявил, по-прежнему называя себя в третьем лице, что Джей хочет пить, но имя прозвучало несколько иначе, как Джай. Редкие слова, произносимые им, свидетельствовали о его окружении. Барбара Ллойд, вполне вероятно, перешла на кокни, покинув школу в четырнадцать и попав в другую языковую среду. Мужу Барбары, каким бы он ни был гениальным компьютерщиком, лондонский уличный язык не помешал бы достичь высот в своей профессии. Бенет знала, что ее снобизм неуместен, и тем более строить какие-то гипотезы насчет того, каковы родители этого ребенка на основании коротких высказываний двухлетнего малыша, недостойно. Это одиночество и горе опять завлекают ее в свою облачную мрачность.
Она слышала, что когда-то впавших в истерику женщин заворачивали в мокрые простыни. Не пора ли ей обратиться за психологической помощью, наравне с Мопсой?
Возвращение домой ничем не изменило ее настроения. Она позволила телефону прозвонить много раз, прежде чем сняла трубку. Это мог быть отец из Испании, это могли звонить знакомые или подруги, которым она была обязана сообщать о своей потере и произносить вежливые фразы в ответ на сочувствие и пожелания держаться мужественно.
Мопсы не было рядом, только мальчик, указывающий пальцем на телефон.
Он все пытался воспроизвести звук «дзинь-дзинь».
Бенет подняла трубку.
— Я слышу, — успокоила она мальчика.
— Я говорю с Бенет? — услышала она слабый старческий голос. — Это Констанция Фентон. Хочу спросить как ваша мать? С ней все в порядке?
— Да. Я думаю, что да… Сейчас она куда-то вышла, вероятно, прогуляться.
— Я звоню потому, что она вроде бы собиралась нанести нам вчера визит, но не пришла и не позвонила, и мы немного обеспокоились. У нас всегда кто-то дома, чтобы ответить на звонок. Я, конечно, днем на работе, но Барбара постоянно дома с Кристофером…
Бенет прервала ее. В горле у нее мгновенно пересохло, и она с трудом произнесла:
— А разве вашего внука зовут не Джеймс?
— Нет, дорогая. Его имя Кристофер. Кристофер Джонс, как и его отца.
— А моя мать навещала вас вообще хоть раз?
— Мы только разговаривали по телефону. Но нам было бы приятно повидать ее лично. Передайте ей, чтобы она позвонила в любой удобный момент…
Бенет отделалась от собеседницы традиционными вежливыми фразами. Неизвестно, как она устояла на ногах и не выронила трубку. Она смотрела на мальчика, который не прислушивался к разговору, а старательно исчеркивал белые листы бумаги красным фломастером. Даже с большого расстояния можно было понять, что это не просто бумагомарание несмышленого малыша. Распознавались фигуры и предметы — женщина, собака, дерево.