— Русь! Русь!
Из-за кургана вылетел наперерез печенегам Улеб со своими, пошел скоком, отжимая к Днепру, четверо заметались, припертые к обрыву, и, упустив момент для бегства, в отчаянии бросились навстречу дружинникам, стреляя на скаку. Они успели ссадить двоих, Сбыслав не видел, в кого попали стрелы — в отроков или коней, прежде чем озлобленные киевляне ударили копьями и мечами, сметая врага. Но двое степняков проскочили перед лавой и теперь погоняли коней, уходя в степь. Сбыслав пустился за ними, понимая, что успеть надежды нет, но тут откуда-то сбоку выскочил всадник на маленьком мышастом коньке и широким, заячьим наметом пошел вслед за печенегами. Якунич только рот раскрыл — Улеб обошел его, словно и не скоком скакал воевода, и теперь легко нагонял врагов. Когда между ними было шагов двадцать, порубежник выдернул из тула сулицу и с силой метнул в заднего степняка. Печенег, всплеснув руками, мешком повалился вбок, его конек, не удержавшись, покатился с диким ржанием через голову, второй степняк забросил за спину щит и лишь нахлестывал свою лошадку. Улеб выхватил саблю и, опустив руку вниз, согнувшись в седле, начал настигать печенега. Вот порубежный воевода поравнялся со степняком, Сбыслав ждал, что Лют будет рубить наотмашь, но тот лишь отвел руку в сторону и ткнул врага куда-то в шею. Печенег упал лицом на гриву коню, выронив поводья, конек, не чуя больше плети, перешел на рысь, потом на шаг, остановился, и убитый всадник сполз на землю, заливая ее горячей кровью. Улеб подхватил поводья вражьего коня и пустился навстречу Сбыславу, на ходу выдернув сулицу из убитого печенега. В первый раз Якунич позволил себе обернуться, посмотреть, как там его отроки. Рубка под курганом закончилась, детские крутились вокруг побитых врагов, словно не зная, что делать дальше, и воевода вспомнил, что для многих это был первый настоящий бой. На берегу Улебовы конники тоже покончили со своими, но стояли кружком, и у Сбыслава радостно екнуло сердце — эти, похоже, не забыли наказ и захватили кого-то живым.
— Мои языка взяли, — подтвердил, глядя из-под руки, подъехавший Улеб.
— Хороший у тебя конь, воевода, — невпопад ответил Якунич, со вздохом убирая лук в налучье.
Хорошо, никто не видел позорища — с пятидесяти шагов в спину степняку промахнулся, вот дружина бы посмеялась.
— Мышь — зверюга добрая, — усмехнулся порубежник, потрепав конька по серой шее.
Мышь уже трюхал обычной своей валкой рысью, словно и не мчался только что быстрее ветра, большие, ослу впору, уши торчали в разные стороны, и морда конька была какая-то усталая и брюзгливая.
— Слушай, Сбыслав, у тебя орехов нет? Все побаловать его хочу, он же мне не просто конь, он мне друг, товарищ и брат...
Сбыслав молча сунул руку в седельную сумку и вытащил желтый, похожий на кремень камушек.
— На, дай ему, заслужил.
— Это что, соль, что ли? — недоверчиво спросил Улеб.
— А ты лизни, — усмехнулся Сбыслав и махнул рукой своим детским — хватит, мол, крутиться, как волчата вокруг лося.
Улеб с опаской прикоснулся языком к камню...
— Сладкий, — удивленно пробормотал он.
— Сахар называется, из Царьграда привозят, — пояснил Сбыслав. — Откуда ромеи достают — то мне не ведомо.
— Дорог, наверное, — заметил Улеб, нагибаясь и поднося сахар к морде Мыша.
Серый конек с хрустом разжевал царьградский гостинец, словно от роду только и делал, что хрумкал сахар.
— За меру серебра две меры сахара, — пояснил Сбыслав.
Улеб протяжно свистнул и по-новому посмотрел на своего конька, словно прикидывая, каково это — жрать широкими зубами почти что серебро.
— Дружина гривны не считает, — пробормотал порубежник.
— Сам же говоришь — конь нам друг, товарищ и брат, — ответил Сбыслав. — Два раза в год покупаю побаловать. Не на зелено же вино спускать или на девок непотребных.
Улеб молча кивнул, соглашаясь, что такое применение княжьему серебру достойней, чем спускать его на непотребных девок. Рысью воеводы подъехали к молодым дружинникам, что окружили на берегу единственного захваченного живым печенега. Сбыслав отметил, что хоть для многих это был первый бой, отроки не потерялись и убитых обобрать успели, у одного из седельной сумки торчали добрые булгарские сапоги, другой держал в руках длинную степную саблю, третий пристегнул к седлу повод захваченного коня. Воеводы уже подъехали, а двое младших продолжали копаться в переметных сумах убитой печенежской лошадки. Сбыслав отцепил от пояса плеть и сильно вытянул обоих по спинам, удар был добрый и пронял даже через кольчугу и поддоспешную рубаху.
— Не за то бью, что грабите, — наставительно молвил воевода, — а за то, что по сторонам при том не смотрите, так и головы лишиться недолго. Вернемся в Киев — будете конюшни чистить.
Молодцы, почесываясь, отошли к своим коням, тем временем подъехал первый десяток, и стало возможно посчитать потери. В схватке погиб только один киевлянин — меткая или удачная стрела ударила отрока в глаз, уложив на месте. Еще двое были ранены — один саблей, второй, опять же, стрелой, да лишилась дружина двух коней, раненных насмерть печенежскими стрелами. Зато из двенадцати степняков одиннадцать было либо убито, либо ранено и уже дорезано, а одного взяли живым, впрочем, скорее удачей, чем добрым намерением — копье скользнуло по шелому и выбило степняка из седла. Сбыслав спешился и подошел к пленному — молодому, коренастому, с короткими усами и чубом на бритой голове.
— Допрашивали уже? — спросил он больше для порядка.
— Пробовали, — к удивлению воеводы, отозвался один из отроков. — Я по-ихнему немного понимаю. Молчит собака, только скалится.
Якунич почесал подбородок, который давно уж следовало побрить. Оно, конечно, развязать язык можно всякому, было бы время, да только кто его знает, сколько еще бритых волков шастает по округе...
— Привяжите к седлу, в Киеве допросим, — махнул рукой Сбыслав.
— Подожди, братко, чего до Киева человека томить? — Улеб соскочил с Мыша и бросил повод одному из киевлян.
Вынув из чехла на поясе нож, порубежный воевода присел на колено перед лежащим степняком и широко, во весь рот улыбнулся, затем ударил себя в грудь рукояткой и громко сказал:
— Лют. Улеб Лют.
Никогда еще Сбыслав не видел, чтобы человек бледнел так быстро, печенег из бурого стал серым.
— А и знают тебя печенеги, братко, — прошептал воевода.
Улеб заговорил по-печенежски, задавая короткие вопросы, степняк отвечал сразу же, сглатывая слюну и бегая взглядом от одного киевлянина к другому. На миг он заглянул в глаза Сбыслава, и молодой рус вздрогнул — такой страх, такая тоска были в глазах лютого ворога. Допрос закончился быстро, Улеб встал и подошел к Сбыславу.
— Говорит — он из загона, — сказал порубежник. — В их тысяче из каждой сотни по десятку отобрали и вперед пустили, разведывать да ловить и рубить тех, кто до Киева дойти не успел.