Дарья сама не помнила, как пригласила на кухню – лишь бы увести из зала, как долго возилась с перетягивающей коробку бечевой, елозя по ней тупым ножом, как тем же ножом мяла крем, крошила свежие коржи, как делала чай, о чем говорила... все мысли ее были там, рядом со шкатулкой.

К счастью, визит не затянулся надолго, выпив чай, испробовав торт, гости – а теперь и Серж был в этой квартире не более, чем гостем – откланялись.

Зачем они вообще приходили? Чего хотели? На что рассчитывали?

На хризантему. Эта выскочка хочет украсть цветок, как когда-то Желла, присвоить и лишить... на этом месте Дарья запнулась и запоздало удивилась – кого лишать?

Ее? Она ни разу не прикоснулась к украшениям из шкатулки, ни разу не испытала желания не то что надеть – примерить. Не возникало и желания продать. Так зачем же хранить? Не проще ли...

Не проще, решила Дарья. Все естество ее восставало против того, чтобы отдать украшения Елизавете, а та ведь примет и, более того, узнав о шкатулке, сделает все, чтобы прибрать ее к рукам. Но тогда кому? Аньке? Толстой и неуклюжей, по-детски обидчивой и безответственной? Ожидающей ребенка?

Дарьино сердце вдруг замерло. До этой минуты нерожденный ребенок был абстракцией, элементом неизбежности, грядущим неудобством, избежать какового вряд ли бы получилось. Теперь же это существо неизвестного пока пола и достоинств непостижимым образом подчинило себе все Дарьино мироздание.

И когда спустя несколько месяцев на свет появилась девочка, Дарья отчетливо осознала, что решение, принятое в тот день, было правильным и единственно возможным.

Но вот исполнить его она так и не сумела.

Леночка

Известие, что Вельского снова отпустили, повергло Леночку в ступор и состояние близкое к панике. Как это возможно? И почему Дарья Вацлавовна радуется этому обстоятельству? Более того, она сама адвоката наняла и по телефону инструктировала, и он позже, уже вечером, заглянул в квартиру с отчетом. Правда, что именно он говорил, Леночка не знала да и знать не желала, ибо подобное заступничество казалось ей недопустимым и циничным. Однако ее мнения не спрашивали, а сама она молчала, запершись в комнате, откуда вышла лишь услышав, как хлопнула дверь.

В коридоре она столкнулась с Германом, который, увидев Леночку, обрадовался.

– Лена? Ты в порядке? Идем.

– Куда, – она позволила взять себя за руку. – Я есть хочу.

– Потом. Она желает играть в сыщика, думаю, будет интересно.

В этой части квартиры Леночке бывать не доводилось. Второй этаж, бывший некогда чердачным, комната неправильной формы со скошенным потолком, узкие окна, сквозь которые проникал блеклый вечерний свет. Белый рояль на постаменте, несколько низких не то еще кресел, не то уже лежанок, подушки на полу, мраморная чаша-раковина и несколько высоких, в натуральную величину статуй. Беломраморная девушка с кифарой, обнаженный юноша с копьем и парочка крылатых младенцев.

– Лена? Как твое самочувствие? – Дарья Вацлавовна восседала в кресле с высокой спинкой и широкими подлокотниками, чуждом данной обстановке и вместе с тем как нельзя больше походившем на трон. Ну да, она же Императрица, ей без трона нельзя. – Герман сказал, что у тебя мигрень.

– Спасибо, уже лучше.

Если кресло выглядело троном, то высокий черепаховый гребень, которым Дарья Вацлавовна заколола волосы, был похож на корону.

– Итак, дорогие мои, что мы имеем? – на Дарью Вацлавовну случившееся, казалось, не произвело особого впечатления, она не выглядела ни угнетенной, ни расстроенной, скорее, наоборот: лучилась энергией. – Леночка, будь добра, пересядь вон туда, а ты, Герман, давай к двери.

– Зачем?

– Мне так удобнее.

Леночка же пересела без вопросов и споров, забралась в низкое и широкое кресло, накинула плед, потому как вдруг стало зябко, и подумала, что нынче же вечером нужно будет вернуться к маме. Сразу надо было вернуться, еще когда Лелю убили.

– А имеем мы следующее. Во-первых, Вельский... пренеприятнейший тип, амбициозный, настырный, дурно воспитанный, но при всем этом не слишком дальновидный, да и сообразительным я его не назвала бы.

– Зато вспыльчивый, – Герман сидел, закинув ногу за ногу. – И в моменты ярости себя контролировать не способен. Помнишь, Лена?

Еще бы не помнить, он же тогда дверь почти выломал. И страшно было подумать, что бы случилось, если бы все-таки выломал. Топором и...

– Вот именно, что вспыльчивый и неспособный, а следовательно, невиновный, – сделала неожиданный вывод Дарья Вацлавовна. – Смотри, что мы имеем. Во-первых, он искренне полагал, что супруга его мертва, причем убита им же, и данный факт вызывал и страх, и угрызения совести.

У Вельского – и совесть? Такого Леночка представить не могла, но спорить с Дарьей Вацлавовной не решилась бы.

– Во-вторых, он замышлял убийство, в чем и признался, но убийство мое.

И она так спокойно говорит об этом? А Герман слушает? И только одной Леночке не по себе от того, что могло бы произойти?

– Ну а в-третьих, восстановим события вчерашней ночи. Отправной точкой будет момент, когда в доме погас свет. Благодаря Муромцеву, мы знаем версию событий подозреваемого.

Муромцев? Кто это? Ах да, наверное, адвокат. Вот о чем он рассказывал.

– Вельский вышел на лестницу, с топором, который ему подбросили, пока оставим открытым вопрос, кто это сделал, но думаю, что сама Евгения.

Зачем? И Герман кивает, он согласен пока, он понимает, о чем речь, а вот Леночка совсем растерялась.

– Это логично, потому что топор появился после возвращения Вельского домой, а Евгения исчезла, инсценируя собственную гибель. Вельский поверил, запил и частью утратил связь с реальностью. Этому способствовали и телефонные звонки, якобы от покойной жены. Думаю, твоя мысль, Лена, ей понравилась.

Мысль? Какая мысль? Леночка ничего такого Евгении не говорила. Да они вообще почти не разговаривали!

Дарья Вацлавовна, правильно оценив сомнения, пояснила.

– Евгения планировала довести супруга до убийства, посадить, развестись и получить квартиру. Не могу ее осуждать, ибо о покойниках либо хорошо, либо никак. Но у нее почти получилось. Вельский вышел на лестницу с топором, планируя подняться и повторить подвиг Раскольникова. Герман, к слову, вину он предполагал повесить на тебя.

– И каким же образом? – Герман не удивился и не возмутился. Какие же они все-таки равнодушные!

– Понятия не имею. Я же говорила, он – недальновиден и абсолютно не способен к планированию и поэтому не виновен. Но возвращаемся. Вельский выходит на лестницу, где совершенно случайно сталкивается с женой. Понимает, что ему все это время, мягко говоря, дурили голову.