– Я – нет.
– Понимаю, – она касается его ладони губами. – У тебя дочь, ты должен…
– Нет, не понимаешь. Мы вернемся, и все закончится. Сергей очень хороший человек, талантливый ученый, он любит тебя…
– А я люблю тебя.
– Это не имеет значения.
– Почему? Ты и я… мы ведь созданы… я готова ждать столько, сколько понадобится. Я буду рядом, там, здесь – неважно…
Важно. Как она не может понять, что все важно: и совершенное ими предательство, и морфий, который Сонечка подсыпает мужу на ночь, и утреннее ее вранье, и обреченный, понимающий взгляд Сергея, в котором с каждым днем все больше отчаяния.
Разве это любовь?
– Другой у тебя не будет, – Сонечка сказала это тихо и спокойно. Встала, взяла в руки статуэтку толстяка и, коснувшись губами золотого уха, прошептала. – Боже, если ты есть… не дай ему другой любви. Пожалуйста. Оставь его для меня…
Этой ее выходке, отчаянно-глупой и нелепой, Иван Алексеевич не придал значения, а на другой день и вовсе позабыл и о любви, и о Сонечке, и о боли в колене – появилась проблема посерьезнее: за день в лагере от неизвестной болезни слегло пятеро рабочих.
Они так и явились впятером. Странноватая компания: коротко стриженная блондинка в деловом костюме, вызывающе-яркая брюнетка с запахом коньяка, инфанте с белой пучеглазой псинкой в джинсовом комбинезоне, медноволосая особа с томным взглядом и бледное, болезненного вида существо в шали, наброшенной поверх черного платья.
– Добрый день, – заявила Деловая, усаживаясь в кресло. – Яков Павлович, мы хотим вас нанять.
– Всецело во внимании.
Интересно, которая из них звонила? Нет, сначала с самого утра до меня добрался Аким и ведь знает, паразит, что я – сова и утро для меня ближе к обеду начинается, а ведь в полвосьмого трезвонит. С просьбой об услуге. Впрочем, Акиму я отказать не могу, старый друг как-никак.
– Его? Мы хотим нанять его? – брюнетка нахмурилась. Верно, мой экстерьер не по вкусу пришелся. Ничего, мне тоже больше блондинки нравятся.
Взгляд у брюнетки шальной, точнее, хмельной, и морщинки у глаз проступают, тщательно заретушированные, затененные. Тем не менее есть они, и глазки покрасневшие слезятся, значит, не случаен запашок.
– Прошу прощения, Яков Павлович. Я – Алла Сергеевна. Можно просто Алла, – сухая широкая ладонь, крепкое, с претензией, рукопожатие и холодное прикосновение кольца. Широкий перстень с темным камнем. Стекло. Вот ведь, а такой особе не пристало носить фальшивые украшения. – Это – Вероника.
– Ника, – перебила брюнетка, плюхаясь на диван. – Там у нас Топка с Тяпкой, Ильве и Лизок.
– Татьяна, – представилась девушка с собачкой, осторожно присаживаясь на самый краешек, причем место выбрала подальше от Ники.
– Яков Павлович, это я вам с утра звонила. Алла Сергеевна Громова, бывшая супруга Игоря Громова. Мы хотим найти его убийцу.
Громова. Теперь все стало более-менее понятно. Не то чтобы я был лично знаком с Игорем Громовым, но слышать о нем приходилось, как о живом, так и о мертвом, причем о мертвом больше. Ходили упорные слухи, что не сам на тот свет ушел, уж больно красиво – командировка, сердечный приступ и поспешные похороны, причем с кремацией. А дельце светит интересное. Ну и слава богу, а то как-то обленились мы с Ленчиком по осени.
Но пауза, кажется, несколько затянулась. Да и невежливо дальше молчать, дамы обидятся. Все-таки умел Громов баб выбирать, даже в той, невзрачненькой, которая собачку тискает, что-то этакое проскальзывает… Но о бабах потом, сейчас – работа. И я спросил:
– Кто решил, что вашего супруга убили?
– Он и решил. Сволочь!
– Ника, шла бы ты домой, – протянула Ильве.
– Сама иди! – Ника изобразила неприличный жест и, одернув юбку, но не вниз, а вверх, так, что стала видна кружевная резинка чулок, заговорила: – Он диск оставил, там послание. Типа, знаю, что замочат, и потому завещание изменяю. Короче, теперь, если мы убийцу не найдем, то все этой жирной твари достанется, а нам – хрена. Вот такая шуточка.
– Простите, – прошелестело белесое существо в шали. – Мы волнуемся. Но Вероника правильно сказала…
– Да, Игорь и вправду предвидел то, что случилось. Он не был мнительным, и склонностей к панике я не замечала…
– Ты вообще мало чего замечала, – обрезала Ника, но Алла Сергеевна не собиралась уступать первенство. Интересный типаж. Все они тут интересные.
– Посему я склонна согласиться, что со смертью Игоря все обстоит несколько не так, как мы думали вначале. Инфаркт миокарда ведь можно спровоцировать?
– А чего ты на меня уставилась? Мне, что ли, надо было? Да у меня, если подумать, причин меньше всего, он, пока живой был, бабки башлял, а теперь все, конец Никушиной светлой жизни. Вперед, товарищи, к труду и обороне.
– Не обращайте на нее внимания, – посоветовала Ильве. – Вы Аллу слушайте, она толково излагает.
– Спасибо.
Ни тени тепла в голосе – профессиональная вежливость, кажется, работать предстоит в серпентарии. А что, я к змеям очень даже с уважением отношусь, к людям гораздо хуже. Впрочем, нехорошо заранее плохо думать о людях, и, улыбнувшись дружелюбно, я сказал:
– Я по-прежнему весь внимание.
– Яков Павлович, вы уже поняли, что дело не в сомнениях. Говоря начистоту, наше желание разобраться в обстоятельствах смерти Игоря несколько вынужденное. Он составил завещание таким образом, что до тех пор, пока не будет найден убийца, никто из нас не получит ни копейки. Мягко говоря, нас это не устраивает, поэтому мы и обратились к вам.
– Да, найдите эту тварь… – поддержала Ника.
– У нас есть мысль… я, надеюсь, вы правильно поймете, дело отнюдь не в личной неприязни, скорее в адекватном понимании и долгом знакомстве с человеком… Все-таки в некоторых случаях Игорь был поразительно наивен… Дело в том, что единственным человеком, которому смерть Громова принесла прямую выгоду и интересы которого не страдают при любом раскладе завещания, – это его друг. Точнее, подруга.
Подруга? До сих пор это словечко поперек горла стоит. Как же я ненавидела ее! Нет, не ревновала, вот честно, руку на сердце положа, ни минуты не ревновала. Уж больно Дусеньке с физиономией не повезло. Тут уж ничего не поделаешь, папа-мама хоть трижды круты, а дочка – слон линялый. Это свекровь моя, наивная, до последнего твердила, что Дусенька – славная девочка, и полнота у нее подростковая, и прыщи тоже, и перерастет все… В шестнадцать-то и подросток? Насмешила. Как на Гарика-то по-взрослому смотрела, а у этой прыщи, значит, юношеские.
Лицемерка. Обе лицемерки, и Дуся, и свекровь, мир праху ее. Вот бы порадовалась, если б удалось Гарика на Дусеньке своей ненаглядной женить. А мало не хватило: будь Дусенька постарше, будь родители ее не такими тугодумами, и кранты настали б Гарику. В общем, вовремя он в загс смотался, сошлись две дорожки на одних ступеньках… и осталась Дуся подругой. Все семь лет в спину дышала, подмечала, подглядывала, выискивала недостатки. Как же, я ж приезжая, деревенская, провинциалка, ухватившая лакомый кусок, не чета некоторым. А знала бы она правду… дерьмо ее Гарик, и я не лучше. Но все равно ее ненавижу.