Аделаида Викторовна откашлялась и набрала знакомый номер:
– Алло? Стася, это ты? Татьяна? Танечка, милая, подскажите, а Машенька еще у вас? Да? Очень хорошо, ты не могла бы позвать ее к телефону? Спит? А когда проснется? Не знаете? Не могла бы ты передать, чтобы обязательно позвонила Аделаиде Викторовне! Это очень срочно!
Бег.
Ночь.
Запах дыма и страх быть пойманной.
Вперед. Ветки царапают лицо и норовят ударить по глазам.
Утро. Которое уже? Второе? Третье? Пятое? Нетта не помнила, время свернулось в тугую спираль из слипшихся минут, долгих часов и жуткой ночной тишины, которую и тишиной-то назвать невозможно – звуки, слишком слабые, чтобы их услышать, тени, которые невозможно увидеть, и запахи, не имеющие ничего общего с ароматом монастырского сада, – Нетта ощущала опасность кожей, когда еще могла ощущать. Теперь из всех чувств осталось одно – дикий, всепоглощающий голод.
Сначала он отобрал силы. Каждый шаг давался все тяжелее, каждый вдох причинял боль, вслед за болью пришла красная муть перед глазами, она не исчезала ни днем ни ночью, а потом появился и звон в ушах. Голова стала легкой-легкой, точно пух, которым по приказу матушки настоятельницы набивали подушки на продажу. Подушки пользовались популярностью, пуха требовалось много, и работа в мастерской прекращалась лишь после полуночи.
Белые перья на каменном полу…
Разноцветные витражи в церкви…
Бормотание безумной святой из Башни Отшельника…
Ее хоть кормили…
Все, больше ни шагу, Нетта свернулась калачиком между корнями древнего дуба. Дерево печально шелестело над головой, и девушке казалось, что еще немного, и она снова услышит голос, тот самый голос, который обещал ей свободу.
Но разве можно верить Диаволу?
Нельзя.
—Эй, ты жива? – Властному женскому голосу удалось пробиться сквозь пелену безразличия, Нетта открыла глаза.
—Живая!
—Какая хорошенькая!
—Почти как Марлена! – Девушки моментально переключились на воспоминания о какой-то Марлене, щебет раздражал и вместе с тем успокаивал.
—Тише вы! – прикрикнул строгий голос, и разговор тут же оборвался.
—Ну, милая, давай знакомиться, я – мадам Ксавье, а тебя как зовут?
– Антуанетта, Нетта. – Внешность дамы соответствовала голосу, чем-то мадам Ксавье напоминала мать настоятельницу. Наверное, глазами – такая же смесь холода, расчета и притворного благочестия. Нет, как раз благочестия-то в мадам Ксавье и не было ни капли. А ведь так даже лучше, подумала Нетта, честнее. Но где она находится? Матерчатые стены навевали мысль о палатке, но мерное покачивание свидетельствовало, что палатка двигалась, значит, это фургон. Откуда в лесу фургон?
—Где я? Как я сюда попала?
—Тебя нашла Эллис, – девушка с черными волосами неуклюже присела, видимо, это и есть Эллис. А она красивая, только почему на ней такое странное платье? Неужели никто не сказал ей, что вырез слишком велик и почти полностью открывает грудь? Или…
—Это Мэри. – На имя откликнулась блондинка с одутловатым лицом. – Алисия, Ванесса, Кларисса… Ты еще девственница?
—Что? – Вопрос мадам Ксавье застал Нетту врасплох.
—Ты еще не ложилась в постель с мужчиной?
—Нет.
—Хорошо. В Сент-Назере мы получим хорошие деньги.
—Я…
– Либо ты работаешь на меня и я забочусь о тебе так же, как о других девушках, либо… Я слышала, будто беглянки не могут рассчитывать на снисхождение Святой Инквизиции. Тем более беглянки-воровки. – Нетта вздрогнула. Знает! Откуда эта женщина со змеиными глазами знает?
—ЭТО теперь принадлежит мне. Плата за милосердие и молчание. Теперь отдыхай, полумертвая девица не может рассчитывать на хороший заработок.
Мадам Ксавье выскользнула из фургона, и Нетта рассмеялась, голос сдержал свое обещание. Одиночество, которого так боялась девушка, ей больше не грозит…
Утро началось с головной боли. Во сколько же я вчера легла? Факт, что поздно. И не совсем трезвая, тоже факт. Вот мой организм, не привыкший к подобному обращению, и возмущался. Ох, мама, определенно сегодня я вниз не спущусь, задерну шторы и буду лежать здесь, в тишине и спокойствии, пока либо в чувство не приду, либо не умру окончательно. Второе вероятнее.
Вниз меня согнала жажда, Татьяна, понимающе улыбаясь, налила огромную кружку великолепного огуречного рассола, и мне сразу полегчало. Пожалуй, жить буду.
– А Анастасия Павловна где?
– Еще не спускались. Вы тоже пойдите прилягте, завтрак я наверх подам. – В глазах женщины я прочла легкий упрек. – Вам тут звонили. – Татьяна неловко переминалась с ноги на ногу. – Казали, что срочно.
– Дима?
– Нет, не хозяин, Аделаида Викторовна, я тамочки телефончик ихний записала…
Интересно получается. Аделаида Викторовна позванивала мне регулярно, но только для того, чтобы сказать очередную гадость. И тут срочно! Сердце неприятно екнуло, неужели что-то случилось? Например, с Гошиком? Или с фирмой? Или… Нехорошие предположения множились, как мушки-дрозофилы у кого-то из генетиков.
Трубку сняли после пятого гудка.
– Алло? – Голос у бывшей свекрови был примечательный, такой нежный, медовый, что, кажется, еще немного, и можно будет на хлеб мазать.
– Аделаида Викторовна? Это Маша, вы мне звонили?
– Да. – Сладости в голосе моментально поубавилось, а из трубки ощутимо повеяло холодком. – Уже полдень, Машенька, а ты еще спишь. Надо сказать, в твоем возрасте нужно больше собой заниматься, а не валяться в постели, долгий сон вредит здоровью.
– Спасибо за совет. У меня отпуск.
– Знаю я, какой у тебя отпуск. Но ладно, не поэтому звоню. Тут с твоим… женихом, – Аделаида Викторовна выплюнула неприятное слово, и я представила, как презрительно скривились тонкие губы, а римский носик сморщился, будто бы вместо обещанных французских духов даме подсунули «Тройной одеколон», – неприятность приключилась.
– Какая? – Внутри у меня все оборвалось.
– Георгий вчера обмолвился, будто он в больницу попал, старая травма, ты, наверное, в курсе. Вообще-то это не мое дело, после своего свинского поступка Дамиан полностью утратил право называться другом Жоржа, и мне совершенно все равно, что с ним, я звоню ради Стасеньки, она – моя старая подруга, нас многое связывает…
– Номер!
– Что? – опешила Аделаида Викторовна, до сегодняшнего дня я не осмеливалась перебивать ее.