Томочка захрипела, зажимая себе рот ладонями.
– Он жив, – Олег повернулся к Тамаре.
Руки красные. Кровь стекает. По капельке, но быстро. Тук-тук-тук на пол, в лужу… лужа растет.
– Он жив. Ранен просто. Перевязать надо.
Жив. Ранен. Перевязать. Крови много… за что он?
– З-за… за что? – спросила Тамара сквозь пальцы. Она боялась отнять руки ото рта, потому как тогда точно раскричится и расплачется, а слезы не помогут.
Перевязать надо.
– Это не я, – сказал Олег, расстегивая рубашку. – Это не я! Мы сидели с Кирой. Разговаривали.
Кира – дрянь. Она солгала. И солжет снова, чтобы защитить своего ублюдка.
Олег стянул рубашку и, скомкав, приложил к ране. Ткань стремительно розовела.
– Врача надо… Слышишь? Позвони врачу! Да очнись ты!
Кто? Тамара. Олег ей говорит. Но она не способна очнуться! Ей плохо и страшно. Ее отодвинули, и костюм Галины, красный, с лампасами, заслонил обзор.
– Я врач, – сказала она. – Пусти. Отойди. И ее выведи. Ей вредно волноваться.
Вредно. Да.
Олег поднялся. Сделал шаг. У него руки в крови и колени тоже. Кап-кап. Тук-тук. Кто там?
– У меня в комнате чемоданчик есть. Принесите, – велела Галина, и теперь тон ее был жестким, не терпящим возражений. – И пошевеливайте ластами.
Тамару вытолкали в коридор. Олег хотел усадить ее на стул, но она отшатнулась, не желая, чтобы к ней прикасались эти измаранные кровью руки.
– Это не я! Да слышишь ты? Это не я его ударил!
– А кто?
Он не ответил, развернулся и пошел широким шагом. Он считал двери и оставлял на полу след красных звездочек с растянутым лучом. Он остановился и, в последний миг спохватившись, надавил на ручку локтем. А ручка не поддалась.
– Помоги! И давай уже, отомри, после поскандалишь.
Тамара никогда скандалов не устраивает. Ей вредно скандалить.
А ручка ходила тяжело, как будто бы механизм был испорчен. В Галининой комнате пахнет семечками. На столе стоит огромный пакет с надорванным краем. Из дыры вываливаются черные семена, их на столе целая россыпь. И на полу есть, застряли меж ворсинками ковра.
На кровати же кружка с шелухой.
Журнал «Медицинский вестник».
Шкаф полупустой. Чемодан. Чемоданчик.
– Бери и пошли. Пошли, пошли, – Олег мешал осматриваться, он подталкивал к выходу, точно опасаясь, что в этой комнате Томочка увидит что-то, чего видеть ей не полагается.
А Василий уже пришел в себя. Он сидел, прислонившись к стене, и обеими руками удерживал Олегову рубашку.
– Жить будет, – сказала Галина. – Шить надо.
– Может… может, лучше в больницу? – Томочку начало трясти, руки дрожали, ноги дрожали, а голова и вовсе кружилась.
– Лучше. Пусть едет. Я говорила.
– Не надо, – возразил Василий, сдвигая тюрбан из рубашки выше. – Галя зашьет. Она же врач. Вот и поврачует. А там вопросы задавать станут. Разве нам нужны вопросы?
– Н-нет. А… а если…
– Кость целая. Только кожу чутка содрало. А кожа на голове тонкая. И крови дает прилично.
Галина колдовала над сундуком. Стоит ли ей верить? Василий верил.
– Видишь, только кожу и содрало. Ты не беспокойся, солнышко. Меня только поцарапало. А что такое царапина – ерунда?
Он не хотел уезжать из дома. Но почему?
Потому что внизу сидел карлик Киры, а в дверях застыл Олег. И все эти люди, им нужен лишь повод, чтобы избавиться от Томочки и Василия. Денег много? Денег всегда мало.
– Кто тебя ударил? – спросил Олег.
– Не знаю. Не видел. Я телефон искал. Вчера вот точно на тумбочку положил, а сегодня смотрю – нету телефона. Я подумал, что он упал. Ну и наклонился. А тут дверь хлопнула. Я разворачиваюсь и… все. Повезло, наверное.
– Повезло, – согласилась Галина и приказала: – Руки убери. И девку тоже уберите. Обмороки я лечить не собираюсь.
Олег взял Тамару за плечо и выволок в коридор. Она не хотела идти, но как тут сопротивляться? Олег сильнее и выше. От него воняет Кирой, а руки – в крови.
И Томина блузка тоже. Кровь надо отстирывать в холодной воде и хозяйственным мылом. Так мама учила. А жирные пятна уксусом выводят. Или водкой, если сразу на пятно приложить.
– Эй, ты только не реви, ладно? Сказано же – жить будет. Садись вот.
Села. Узенькая скамейка, темная доска, просто прикрепленная к стене. На противоположной – рубленые раны. Заделать надо. А если заделывать, то сбрасываться на ремонт. У Тамары нет таких денег.
– Это ты его, – сказала она, прогоняя иные, недобрые мысли. – Это ведь ты его! Признайся! Чтобы мы уехали! Чтобы тебе все досталось! Чтобы…
– Послушай, деточка, и запомни – я могу убить человека. Наверное. Но не за деньги. Во всяком случае, не за такие деньги. Мне на жизнь хватает, и этот домишко – он обуза, понимаешь? Я бы отдал его тебе со всеми потрохами, когда бы…
– Когда бы что?
Олег потер ладонью плечо, оставляя на голой коже бурые разводы. Он же рубашку отдал. Спасибо сказать надо. Надо бы, но Тамара не скажет. Она не верит этому человеку по одной простой причине: если не Олег ударил Васю, то кто? Не Кира же?
– Серегу убили, – он произнес это тихо, точно стесняясь этого факта. – Сунули ему яд… а он и выпил. И знаешь что? Он сказал, что яд баба принесла. А баб здесь всего трое. Ты, Кирка и Галька. Была еще твоя мамаша, но ее подозревать уже поздно. Ясно? И я не уйду отсюда, пока не пойму, кто моего брата на тот свет отправил. Теперь понятно?
– Ага, – Тамара вдруг успокоилась.
Какая разница, кто это сделал? Он поступил справедливо – смерть за смерть. А если так, то бояться нечего. Тамара ведь ни в чем не виновата. Не так ли?
Кира лежала на карнизе. Ей удалось вытянуться, прижаться к камню и упереться ногами в уступ. Руки ее впились в трещины, а щека прилипла к черепице.
Кира лежала.
Время шло.
Ей хотелось пить и в туалет, но она терпела, стараясь не думать о своих желаниях. Стоит шелохнуться, и Кира упадет. А падать страшно. И умирать страшно.
С кем Алешенька останется? Он ведь маленький такой, беззащитный. И не прав Олег – Кирочка вовсе не душит Алешеньку. Разве материнская любовь может быть удушающей? Ерунда какая. Олег просто не понимает, каково это – жить, когда весь мир требует от тебя одного – убийства.
Аборт – это же убийство. У ребеночка уже есть сердце, ручки и ножки. Он живет и любит маму. И разве способна мать причинить ему, беззащитному, зависимому, боль?