– Они точно принадлежали Брокару?
– К сожалению, утверждать невозможно. Инвентаризацию имущества Брокара никто не проводил. После революции многое было разграблено. Однако я не думаю, чтобы кто-то из революционных матросов уволок отсюда брокаровские часы, а на их место поставил новые. Вот на то, чтобы сбить с дерева дорогую инкрустацию, у них сил хватило.
Лиза подняла руку и глянула на свои часики.
– Надо же, – удивленно проговорила она, – идут точно. Их давно ремонтировали?
– Лет двадцать назад, – ответила Инна Львовна. – Механизм первоклассный. Они будут так же точно отмерять время, даже когда нас с вами не будет на земле.
– Может быть, – согласился Глеб. – Что ж, пожалуй, здесь нам больше нечего осматривать.
– А я вам сразу сказала – никаких интерьеров здесь нет.
– И, к сожалению, оказались правы. Спасибо, что пустили, Инна Львовна.
– Мне это было не сложно. Хотя… если честно, я слегка нарушила инструкцию. Но когда сидишь здесь часами в полном одиночестве… – Инна Львовна сделала несчастное лицо и красноречиво вздохнула.
– Да, вас можно понять, – сказал Глеб. – При случае снова зайдем к вам в гости.
– Буду рада, – сказала Инна Львовна и поправила выбившийся из прически локон плавным и очень женственным движением; впрочем, слишком изящным для ее грузной комплекции.
* * *
На улице Глеб закурил, а Лиза распустила волосы.
– Зловещая женщина, – проговорил он. – Особенно эта ее реплика про часы, которые будут идти, даже когда нас не будет. Так и представил себе, как они тикают – в пустоте, после конца света.
– И не говорите, – поморщилась Лиза. – Мне до сих пор не по себе. – Она посмотрела на сизое облачко дыма, расплывающееся в воздухе, и спросила: – Ну куда теперь?
– Куда хотите, – ответил Глеб. – Можно прогуляться по Красной площади и выйти к реке. Как вам такой маршрут?
– Я за.
– Тогда двинули?
Погода была пасмурная, но изредка сквозь пелену туч проглядывало солнце. В такие мгновения тени, падающие на брусчатку площади, делались резче, а на губах Лизы появлялась блуждающая улыбка.
По пути Глеб рассказал девушке о смерти коллекционера Дзикевича и пропаже картины Брейгеля «Опасность обоняния».
– Н-да, дела, – сказала Лиза, когда он замолчал. – Прямо детективная история. Я с самого начала знала, что во всем виновата картина. Но как, по-вашему, их убили?
– Понятия не имею, – ответил Глеб. – Ваш дядя умер от испуга, Дзикевич – тоже. Вот все, что я знаю.
– Напугать до смерти взрослого мужчину – дело нешуточное, – сказала Лиза. – Послушайте, а может, их пытали? Сердце могло не выдержать боли.
– Следов пыток нет, – возразил Глеб.
Некоторое время они шли молча. Потом Корсак снова заговорил. Голос его звучал задумчиво и неуверенно:
– Знаете, когда я был в квартире у Дзикевича, я что-то почувствовал.
– Что почувствовали?
– Не знаю, как объяснить… Вам страшно ходить одной по ночной улице?
– Конечно!
– А чего вы боитесь?
Лиза пожала плечами:
– Не знаю. Темноты, теней, того, что скрывается в этой темноте. Да всего! Я где-то читала, что боязнь темноты у нас заложена в генах. Еще со времен первобытных предков. Им-то ведь точно стоило опасаться. В темноте мог скрываться настоящий зверь.
При упоминании о звере Глеб нахмурился, и от взгляда Лизы это не укрылось.
– Что? – взволнованно спросила она. – Вы что-то видели?
Глеб покачал головой:
– Нет, не видел. Но почувствовал. Какой-то запах. Запах живого существа. Так мне, по крайней мере, показалось.
– Это был человек?
– Не знаю, вряд ли. Это не было похоже на человеческий запах.
– Чушь какая-то, – хмыкнула Лиза. – Там что, пахло псиной?
– Нет.
– Чем же там пахло?
Глеб затянулся сигаретой и небрежно махнул рукой:
– Зря я об этом заговорил. Мне просто что-то почудилось, только и всего.
– Странный вы, – задумчиво произнесла Лиза. – И друзья у вас странные.
– Угу. – Глеб усмехнулся. – Кстати, насчет друзей. Вы бы позвонили Пете Давыдову. Он волнуется.
– С какой стати ему волноваться?
– Кажется, он решил, что у вас с ним роман.
Лиза наморщила носик:
– Ну вот еще! Мало ли что он решил.
– Но он страдает.
– Мужчина должен страдать из-за женщины. Это нормально. И, кстати, очень продуктивная для таких творческих натур, как ваш Петя.
– У вас просто каменное сердце, – заметил Глеб.
– Конечно. Я ведь женщина!
– И, судя по всему, умная, – сказал Глеб, исподволь разглядывая ее нежный профиль.
Лиза улыбнулась и покачала белокурой головой:
– Нет. Просто красивая. А какую бы глупость ни сморозила красивая женщина, мужчина, даже самый умный, будет слушать ее, раскрыв рот. Таков закон джунглей.
– Вы не только философ, но и психолог.
– Угу. А еще я неплохо готовлю и умею вышивать крестиком. Как кот Матроскин. Хотите, и вам что-нибудь вышью? Или приготовлю?
– Спасибо за предложение. Когда-нибудь я вам его припомню.
– Только особо не затягивайте. Вот выйду замуж за Долгоносика и буду готовить только ему.
Глеб хмыкнул:
– Что за глупые фантазии?
– А что, думаете, не выйду? Еще как выйду! Красивые женщины сумасбродны и выходят замуж только за уродов. Это еще Достоевский подметил.
– Не выдумывайте. И ни за какого Долгоносика вы не выйдете. Вы выйдете замуж за хорошего парня.
– За журналиста, например, – сказала Лиза, с лукавой усмешкой поглядывая на Глеба.
– Я ведь сказал «за хорошего», – напомнил Глеб. – При чем тут журналист?
– Ну да, вы правы. Журналисты – народ неприятный. А Долгоносик меня обожает. И страшно ревнует. Как будто имеет на это право.
– Обычно на это не спрашивают разрешения, – заметил Глеб.
– А следовало бы, – строго сказала Лиза.
Беседуя, они подошли в реке. Подул ветер, и волосы Лизы взвились над головой, как языки огня.
Холодный ветер от лагуны.
Гондол безмолвные гроба, —
задумчиво произнес Корсак, глядя на воду.
Лиза удивленно на него посмотрела. Потом вдруг спросила:
– А вы были в Венеции?