– Обморозился сильно, облезать будет, – сокрушенно покачал он головой.
Чуть придя в себя, парень начал рассказывать, но Роман остановил его:
– Тебя как зовут-то?
– Фомой…
– Откуда про Евпатия знаешь?
– В его дружине был… до конца был…
– Говори, что знаешь…
Фома рассказывал, как встретили их люди самого Романа, как увидели разоренную, сожженную Рязань, как решили догнать и бить Батыево войско, сколько бы их ни было… рассказывал о нападениях на обоз, уничтожении многих татар, о том, как Евпатий развалил Хостоврула надвое, как татары устроили вертушку…
Роман крякнул:
– Вот почему их так долго нет, я уж боялся, что другим путем ушли!
Потом Фома говорил о том, как погиб Евпатий.
– Из пороков людей бить? Знатно Батыга испугался, что на нашего боярина даже богатырей более напускать не решился, издали камнеметами бил!
Дружинник поведал и о том, что тело убитого Евпатия отдали пленным, чтобы похоронили.
– Как татары от нас ушли, меня к тебе послали, коня в лесу взял, их там много… И копье привез, чтоб помнили, что Евпатий в бою погиб. Правда, ихний воевода какой-то знак на копье сделал, может, сцарапать, чтобы не мешал?
– Какой?
– Там есть…
Роман внимательно оглядел древко, действительно на нем был выцарапан какой-то знак. Повернулся к Никите:
– Позови Мелика, может, он чего поймет? – И снова к Фоме: – Все Коловратовы полегли?
– Нет, он когда понял, что не спастись, боярину Андрею велел молодых уводить.
– Куда?
– К Козельску, кажется.
– Молодец! Как договаривались. Ничего, мы еще с Батыгой повоюем и за Евпатия отомстим. Говоришь, боялись, что это мертвые рязанцы встали? Мы им еще и мертвого Евпатия покажем! Знак он на копье поставил? Копье с тем знаком ему и вернется! Они не видели, что ты копье увез?
– Не, не могли видеть, они нас боярина хоронить оставили, я тайно уполз…
– Завтра их здесь ждать надо. Ну что ж, мы готовы. Пусть их много, куда больше, чем нас, пусть не осилим, но спать спокойно вражинам не дадим.
Булгарин Мелик долго разглядывал знак на копье, потом покачал головой:
– То знак отвращающий, я такой у мунгалов видел.
– У кого?
– Ну, у мунгалов, которых вы татарами зовете.
– Действует?
– Кто?
– Знак, говорю, действует?
Воевода положил руку на плечо Роману:
– А мы его святой водичкой покропим, так и обратно против мунгалов этих повернется.
И водичкой покропили, и колдун коломенский чего-то пошептал свое… Копье князь Роман себе взял:
– Я отомстить за Евпатия должен.
Очухавшись и подкрепившись, Фома рассказывал о последнем бое Коловрата и гибели остатков дружины во главе с боярином подробно.
Татары уже поняли, что простыми наскоками русских не взять, потому пошли лавой. Осознав, что войско все же остановили и даже развернули, а бой предстоит по всему последний, Евпатий настоял, чтобы Андрей Юрьевич собрал молодых и раненых и ушел в Козельск. С самим боярином осталась пара сотен, не больше. Да еще пешие.
– Откуда у него пешцы?
– По дороге прибились. Меря подошли, из уцелевших весей набежали. Вооружены не ах как, но постоять за себя и рогатинами сумели.
Андрей Юрьевич с Евпатием даже кричали друг на дружку, Андрей требовал, чтобы молодежь увел кто-то другой, а у него боевого опыта достаточно, мол, еще биться может. Но у боярина рука ранена, к тому же Коловрат твердил, что чтобы молодежь увести и снова к боям подготовить, тоже опыт нужен.
Стоило Андрею Юрьевичу свою часть дружины увести, как татары начали в лаву раскрываться. Коловрата с его воинами окружили быстро, куда против их числа денешься? А как окружили, видно, вовсе обомлели, оказалось, что их столько дней терзала горстка русских! Батый своего посла на переговоры прислал, предложил всем сдаться, обещал никого не убивать и в плен не брать, а Евпатию предложил к нему темником, то есть начальником тьмы – десяти тысяч воинов – пойти.
– А что ж Коловрат?
– А Евпатий расхохотался, посла велел отпустить, а Батыю передать, что русские ни у кого на побегушках не были и не будут! А еще предложил, чтобы Батый с ним биться в поединке вышел, как богатырям положено. Кто победит, того и верх, мол, погибну – его взяла, а одолею хана, так чтоб убрался с Земли русской подобру-поздорову.
Стоял и кричал, потрясая копьем:
«Батыга, а Батыга! Выходи биться, коли ты багатур, как у вас называют, и меня не боишься! Только чтобы ты да я, а не за спинами прятаться!»
Посол как до своих добежал да передал, в Евпатия сразу стрелы полетели, но Коловрат, словно заговоренный, вокруг облетают, а его ни одна не задела! Татары это увидели, даже испугались. Выскочил вперед здоровенный такой ихний богатырь, конь под ним огромный, сам тоже, копье такое, что не всякому поднять, будто из целого дерева сделано, меч двухаршинный. Посол оттуда кричит, мол, Хостоврул с тобой биться будет. Евпатий посмеялся, что Батый его боится, но на бой выехал. Мы расступались, его пропуская, думали, не вернется. Но как уж там он сумел одолеть, даже и не знаю, только развалил своим ударом наш Евпатий ихнего богатыря ровно на две части от макушки до самого седла. Вот тут сеча началась страшная. Только их много, а нас чуть.
Видно, татары побоялись, что мы многих перебьем, снова на нас лавой пошли. Мы их чуть за собой выманили на копья пешцев и за щиты спрятались. Два дня они пытались приступом взять, ничего не получалось. Мы-то понимали, что живыми уже не выйдем, потому стояли насмерть, лучше от меча смерть принять, чем проклятым уступить. Они и кружили вокруг нас, и стрелами засыпали так, что головы не поднять, а ничего не смогли! У нас щиты, что твои ежи, утыканы были, мы и стрелы вытаскивать перестали, чтобы не развалить их.
– А как же взяли-то? – Дружинники слушали, затаив дыхание.
Фома вздохнул:
– Пороки притащили, какими стены разбивают, и стали камнями нас забрасывать сверху. Здоровенные камни, стены рушат, тут никакой щит не выдержит. Ну и побили… Нас пятеро раненых осталось, а Евпатия большущим камнем убило. Когда уж поняли, что живых почти нет, Батый ихний приехал. Спрашивает, мол, где главный. Мы показываем: вот он. Как имя его? «Евпатий Коловрат», – отвечаем. Он постоял, головой покачал, подумал, потом велел нас оставшихся в плен не брать за храбрость нашу, и Евпатия нам отдать, чтобы похоронили по-нашему, как настоящих воинов хоронят.
Мы дождались, пока татары своих соберут и с поля увезут, Евпатия в Рязань понесли, а меня к вам отправили, чтобы его копье принес и рассказал про подвиг.