Разумовский-старший выкладывал на стол привезенное: блок сигарет, конфеты, фрукты, завернутое в серебристую фольгу запеченное мясо, хлеб, выкатил продолговатую зеленую дыню. Карлу тут же вспомнилось детство.
– Я занесу в холодильник то, что может испортиться, – Карл взял пакеты.
Отец почему-то дыню откатил к себе. На кухне вовсю кочегарила электроплита. Матери, сестры, жены осужденных готовили снедь для изголодавших за колючкой родственников. Мальтинского Карл не встретил ни в коридоре, ни в комнате отдыха. Насчет того, что деньги пропадут, смотрящий не беспокоился. Главное, что удалось пронести их в КДС. Родственники, приехавшие проведать зэков, поневоле стали людьми ушлыми, практически все умудрялись пронести с собой спиртное. Но пить, пока большая часть ментов находилась на дежурстве, не рисковал никто.
Не надеясь на отца, Карл договорился со старшиной свиданки, чтобы тот подогнал пару бутылок водки. Ближе к ночи, когда за окном уже перестали громыхать железные ворота, выпускавшие отдежуривших свое дубаков, постояльцы свиданки оживились. В такое время редко кто совался сюда без надобности.
Старшина свиданки, низкорослый зэк с погонялом Плюш, полученным за мягкие, как пух, густые рыжие брови, постучался в комнату к Карлу, подобострастно кивнул отцу смотрящего и поставил в тумбочку две завернутые в газеты бутылки водки.
– Если надо будет, еще подгоню, – пообещал старшина.
– Не суетись, – ответил Карл, – отец много не пьет, а сыну нельзя пить больше, чем родитель себе позволяет.
Разумовский-старший хитро подмигнул сыну, мол, и я кое-что припас. Он поставил вытянутую дыню на попа, вставив один ее конец в неширокую мисочку и срезал верх. По комнате тут же распространился терпкий запах коньяка и позабытый в заключении аромат дыни.
– Хитро, – похвалил Карл, а сам подумал о том, что отец только чудом не попался при досмотре: «Наверное, менты просто не подумали, что батяня смотрящего решится пронести кир таким примитивным способом».
– Я коньяк в нее шприцом впрыскивал. Прямо в поезде перед прибытием, раньше боялся, коньяк мог всосаться.
Разлили напиток по стаканам, в недрах дыни из хорошего армянского коньяка получилось что-то напоминающее ликер, да и градусов поубавилось, чокнулись.
– Как твоя виолончель поживает? – поинтересовался Карл, о друзьях-коллегах отца он не знал ровным счетом ничего.
– Играет, но погода сейчас такая, что у нее голос сел. Хоть и жарко, а влажность большая, – как о живом существе, говорил об инструменте музыкант, – не итальянский у нас климат. Не думал не гадал мастер, куда его работу занесет.
– За мастера и выпьем, – предложил Карл.
Но не успели стаканы сойтись над столом, как в дверь постучали. Заглянул Мальтинский:
– Выйдешь?
– Нет, это ты заходи.
Карл представил своего знакомого отцу, усадил его, налил конька, настоянного на дыне. Мальтинский явно сомневался, может ли он при отце передать деньги Карлу.
– Мы за мастера пьем, который инструмент создал… – И смотрящий рассказал о виолончели своего отца, а когда уже выпили, запросто спросил: – Принес? С собой?
– С собой.
– Тогда выкладывай.
Мальтинский полез в карман и положил на стол скруток купюр.
– Вот, – Карл подвинул деньги к отцу, – подарок тебе решил сделать. Ты уж сам придумай, что купишь. А Семен помог мне их сюда пронести. Если бы не он, забрали бы менты деньги, а мы бы с тобой еще ох как долго не увиделись. В последний момент меня выручить успел. Я их уже и выкинуть незаметно не мог.
Отец принялся отказываться, но не очень настойчиво.
– Спрячь только, на выходе тоже шмонать могут.
Пока Карл запрятывал-маскировал деньги в отцовском пиджаке, Разумовский-старший уважительно обратился к Мальтинскому:
– Очень рад познакомиться с другом моего сына.
Ни шерстяной, ни смотрящий не стали разубеждать старого музыканта, что друзьями они не могут быть по определению. Пусть приятно заблуждается. Да, не бывает на зоне друзей, тут каждый сам за себя. Случается, что мужчины, пробывшие рука об руку за колючкой по пять, а то и более лет, делившие по-братски скудный харч, встретившись потом на воле, даже не знают, что и сказать друг другу. Кивнут, вяло пожмут руки и разбегутся в разные стороны, даже не обменявшись телефонами.
Мальтинский задержался, но только потому, что Карл почувствовал: тот понравился отцу. Сидели, пока не кончился коньяк в дыне и не разошлась по стаканам одна бутылка водки.
– Извините, – спохватился музыкант, – что мы вас задерживаем. К вам тоже родственники приехали. Они вас ждут, волнуются. Наверное, вы долго не виделись.
Карл наступил под столом Мальтинскому на ногу, мол, фильтруй базар, думай, что говоришь, отец не в курсах.
– Сестра ко мне приехала. Мы с ней от разных отцов. Раньше отношения с ней были неважные, но все же помнит, приезжает.
– Она у вас красивая, – сказал отец Карла, вспомнив броскую молодую женщину и разговоры среди томившихся в ожидании свидания, успевших перезнакомиться за это время родственников осужденных.
– Красоту сестры мало кто из братьев замечает. – Мальтинский поднялся.
Карл вышел с ним в коридор. На лестнице закурили. Пара мужиков, дымивших на площадке, тут же погасили сигареты и, проявив уважение к Карлу, поспешно слиняли.
– Хороший у тебя отец. Любит он тебя. Наверное, и ему несладко живется, но виду не подает.
– Старик классный. Но я не в него пошел, для моего родителя он слишком доверчивый.
– Люди от искусства всегда живут в выдуманном мире. Так им легче. Они видят мир не таким, как он есть, а таким, каким его придумали сами.
– А ты? – поинтересовался Карл.
– Я совсем другой. Я ни в детстве, ни в юношестве стихов не писал. Зато считать научился раньше, чем писать и читать. Поверишь ли, научился арифметике, играя в карты. Там без счета пропадешь. Всегда по математике первым в классе был. Моя учительница меня всем в пример ставила. На олимпиады посылала. Я потому в экономический и пошел. У меня в голове счетная машина, а не мозги.
– Вот как судьба распорядилась, – засмеялся Карл, – если бы ты в другой вуз подался, не тянул бы сейчас срок.
– Как знать. Может, гуманитарная наука меня еще круче припечатала бы. Девочки, выпивка, дурь… – отвечал Мальтинский. – Стукачок среди тех, кто на свиданке, есть?
– Стукачок всегда найдется. И вычислить его несложно.
– Кто?
– Не скажу. Стукачи тоже разные бывают, один из любви к самому занятию в штаб бегает, таких сразу кончать надо, другой по глупости лишнее болтает, третий – от безвыходки стучит: прижать на зоне легко, многие ломаются. И тут уж главное его искусство – лишнего не сказать начальству. Так, кое-что, то, о чем дубаки и сами знают. Такой стукач пусть живет. Все мы люди. Его уберешь, другой появится.