— Но почему вы думаете, что я это знаю? — не без тревоги спросил кардинал.
— Ах, Боже мой! Да потому, что не столь уж часто мы видим портрет матери, — заметьте хорошенько, что этот портрет — портрет матери, а не императрицы, — в чьих-то руках, кроме как в руках…
— Договаривайте!
— ..кроме как в руках дочери…
— Королева! — воскликнул Луи де Роан с ловко разыгранной искренностью, обманувшей Жанну. — Королева! Значит, ее величество королева была у вас!
— Как? Вы не догадывались, что это была она?
— О Господи! Нет, не догадывался, — самым чистосердечным тоном отвечал кардинал, — не догадывался! В Венгрии [31] существует такой обычай, что портреты царствующих особ переходят из семьи в семью. У меня самого, — а я ни сын, ни дочь и даже не родственник Марии-Терезии, — у меня ее портрет при себе!
— При вас, ваше высокопреосвященство?
— Посмотрите, — холодно произнес кардинал, вынул из кармана табакерку и показал ее изумленной Жанне.
— Вы прекрасно понимаете, — прибавил он, — что если этот портрет есть у меня, — а я, как я уже вам сказал, не имею чести принадлежать к императорской фамилии, — значит и кто-то другой мог забыть его у вас, не принадлежа к австрийскому царствующему дому.
Жанна промолчала. У нее был инстинкт настоящего дипломата, но ей еще недоставало практики.
— Итак, вы полагаете, — продолжал де Роан, — что к вам приезжала с визитом королева Мария-Антуанетта?
— Королева и с ней другая дама.
— Может быть, мадмуазель де Таверне?
— Возможно, я ее не знаю.
— Что ж, если ее величество королева приезжала к вам с визитом, вы можете быть уверены в ее покровительстве. Это большой шаг на пути к удаче.
— Я тоже так думаю, ваше высокопреосвященство.
— И ее величество королева, — прошу прощения за этот вопрос, — была щедра по отношению к вам?
— Я думаю! Она дала мне сто луидоров!
— Ого! А ведь ее величество королева небогата, особенно в настоящее время.
— Это удваивает мою признательность!
— Она проявила к вам особый интерес?
— Достаточно живой.
— В таком случае, все идет хорошо, — задумчиво произнес прелат; думая о покровительстве, он забыл о покровительствуемой. — Вам остается одно.
— Что именно?
— Проникнуть в Версаль.
— К счастью, — заметила графиня, — в этом отношении мне уже обеспечено покровительство королевы, так что, если я проникну в Версаль, я открою двери отличным ключом.
— Что же это за ключ, графиня?
— Ах, господин кардинал, это моя тайна!.. Нет, я ошиблась: если бы это была моя тайна, я открыла бы ее вам, — я ничего не хочу скрывать от моего столь любезного покровителя, — но…
— Есть какое-то «но», графиня?
— Увы, да, ваше высокопреосвященство, есть одно «но»; но так как это не моя тайна, я ее сохраню. Удовольствуйтесь тем, что узнаете…
— О чем же?
— О том, что завтра я еду в Версаль, что я буду принята, и у меня есть все основания надеяться, что буду принята хорошо, ваше высокопреосвященство!
Кардинал посмотрел на молодую женщину, самоуверенность которой казалась ему прямым последствием возлияний во время ужина.
— Графиня! — со смехом произнес он. — Посмотрим, войдете ли вы туда.
— Ваше любопытство простирается до того, что вы последуете за мной?
— Именно!
— Я не отрекаюсь от своих слов!
— Берегитесь, графиня! Я заявляю, что в интересах вашей чести завтра попасть в Версаль.
— Да, ваше высокопреосвященство, в малые покои.
— Уверяю вас, графиня, что вы для меня — живая загадка!
— Одно из тех маленьких страшилищ, что живут в Версальском парке?
— Графиня! — произнес кардинал. — Уверяю вас, что, если это будет зависеть только от меня, вы меня полюбите.
— Что ж, посмотрим.
— Так как же?
— Я хочу поехать сегодня вечером на бал в Оперу.
— Это ваше дело, графиня, вы свободны, как ветер, я не знаю, что могло бы помешать вам поехать на бал в Оперу.
— Одну минуточку! Вы видите только половину моего желания, другая же заключается в том, чтобы и вы отправились в Оперу.
— Я? В Оперу?.. Графиня!
Тут кардинал сделал движение, которое было бы вполне естественным для заурядного частного лица, но у представителя семьи Роанов, да еще имеющего такой сан, оно имело вид какого-то странного прыжка.
— Вы стараетесь мне понравиться? — спросила графиня.
— Для вас — все, даже невозможное, — отвечал он.
— Спасибо, ваше высокопреосвященство. А теперь, когда вы согласились отбыть эту повинность, я освобождаю вас от нее.
— Нет, нет! Плату может потребовать только тот, кто сделал свое дело. Я следую за вами, графиня, но в домино.
— Мы проедем на улицу Сен-Дени; она по соседству с Оперой; я войду под маской в магазин; там я куплю вам домино и маску, и вы переоденетесь в карете.
— А знаете, графиня, ведь это очаровательное развлечение!
Опера, этот храм парижских развлечений, сгорела в июне 1781 года.
Под ее обломками погибло двадцать человек, и так как за восемнадцать лет это было уже второе несчастье, то обычное местонахождение Оперы, то есть Пале-Рояль, показалось роковым для парижских увеселений; приказ короля переместил ее в другой квартал, подальше от центра.
Выбор пал на Порт Сен-Мартен. Король, огорченный, что его добрый город Париж очень давно не посещает Оперу, теперь совсем загрустил.
Чтобы утешить короля и даже отчасти королеву, их величествам представили архитектора Ленуара, сулившего все чудеса света.
Ленуар взялся за дело и сдержал свое слово. Зал был закончен в назначенный срок.
Но тут публика, которая никогда не бывает удовлетворена или же успокоена, начала размышлять о том, что в зале были сооружены крепления, что это был единственный способ построить его быстро, но что быстрота исполнения была проявлением слабости и что, следовательно, новая Опера непрочна.
Видя это, безутешный архитектор обратился к королю, и тот подал ему мысль.
— Трусы во Франции — это люди, которые платят, — объявил его величество. — Королева подарила мне дофина — город ликует. Объявите: на радостях, что у меня родился сын. Опера откроется бесплатным спектаклем, и если двух с половиной тысяч человек, другими словами — трехсот тысяч ливров в среднем, вам недостаточно для испытания прочности, предложите этим молодцам маленько поразмяться. После спектакля начните бал!