Архитектор последовал совету короля. «Адель де Понтье» сыграли перед тремя тысячами плебеев, и они аплодировали больше, чем короли.

Плебеям очень хотелось потанцевать после спектакля и хорошенько повеселиться.

В зале ничто не рухнуло.

Если и можно было опасаться несчастья, то лишь на следующих представлениях, когда зал заполняла боязливая знать — тот самый зал, в который, спустя три года после его открытия, должны были отправиться на бал кардинал де Роан и графиня де ла Мотт.

Глава 23. БАЛ В ОПЕРЕ

Бал был в самом разгаре, когда кардинал Луи де Роан и графиня Де ла Мотт проскользнули в зал между тысячами домино и масок всех видов.

Вскоре они исчезли в толпе, подобно тому как исчезают в больших водоворотах маленькие воронки: на мгновение их замечают гуляющие по берегу, затем их увлекает за собой и сглаживает течение.

Два домино бок о бок, — насколько в такой суматохе возможно было держаться бок о бок, — общими усилиями пытались сопротивляться натиску толпы, но, видя, что они не смогут достичь желаемого, решили укрыться под ложей королевы, где напор толпы был не столь сильным и где, кроме того, стена давала им точку опоры.

Домино черное и домино белое, одно высокое, другое среднего роста, одно — мужчина, другое — женщина, один работал руками, другая вертела головой.

Эти два домино, очевидно, вели самый оживленный разговор. Послушаем их.

— Говорю тебе. Олива, что ты кого-то ждешь, — повторял тот, что был выше ростом, — у тебя не шея, а флюгер, который не только поворачивается под всеми ветрами, но и ловит все взгляды.

— Ты привел меня на бал в Оперу; дело сделано, примирись с этим.

— Мадмуазель Олива!

Черное домино сделало гневное движение, которое было мгновенно остановлено появлением голубого домино — Довольно полного, довольно высокого.

— Ну, ну! — заговорил вновь прибывший, — Черт возьми, предоставьте даме развлекаться так, как ей хочется.

— Не суй свой нос в чужой вопрос, — грубо ответило, черное домино.

— Сударь! — заметило голубое домино. — Запомните раз и навсегда, что немного вежливости никогда ничего не испортит.

— Я вас не знаю, — отвечало черное домино, — какого же дьявола я буду с вами церемониться?

— Зато я вас знаю, господин де Босир. Когда было названо это имя, черное домино содрогнулось.

— О, не пугайтесь, господин де Босир! — продолжала маска. — Я не тот, о ком вы думаете.

— Черт побери! А о ком я думаю?

— Вы приняли меня за агента господина де Крона.

— Господина де Крона?

— Ну да, как будто вы не знаете, черт побери! Господина де Крона, лейтенанта полиции. Но придите в себя, дорогой господин де Босир, вашу шпагу вы оставили дома и прекрасно сделали. Поговорим о другом. Не угодно ли вам сделать мне одолжение и отдать мне руку этой дамы?

— Руку этой дамы?

— Ну да!

— Я вижу ясно, что дама и вы… — пробормотал Босир.

— Что — дама и я?

— Поладили друг с другом.

— Клянусь, что нет.

— Неужели это можно подумать? — воскликнула Олива.

— А впрочем… — прибавило голубое домино.

— То есть как это — «впрочем» ?

— Да, если бы мы и поладили, вам это было бы только на благо.

— Когда высказываешь какую-то мысль, ее еще надо доказать, — бесцеремонно заявил Босир.

— Я и докажу, — подхватило голубое домино, — я докажу, что ваше присутствие здесь столь же для вас вредно, сколь полезно для вас было бы ваше отсутствие.

— Чем же, скажите, пожалуйста?

— Мы ведь являемся членом некоей академии, не так ли?

— Я?

— Улица По-де-Фер, второй этаж — верно я говорю, господин де Босир?

— Тес! Сударь! Вы становитесь малоприятным собеседником!

— Так вот, через четверть часа в вашей академии не улице По-де-Фер, у господина де Босира, будет обсуждаться некий план, который должен дать два миллиона прибыли двенадцати истинным компаньонам, одним из которых являетесь вы, господин де Босир!

— Ах, сударь, вы отсылаете меня на улицу По-де-Фер? — спросил тот.

— Я отсылаю вас на улицу По-де-Фер.

— Чтобы там меня схватили! Я еще не рехнулся.

— Но если в моей власти сделать то, о чем вы говорите, если в моей власти гораздо большее — догадаться о том, что затевается в вашей академии, то зачем же я явился бы просить у вас разрешения на беседу с вашей дамой? О нет! В этом случае я сделал бы так, что вас арестовали бы сию же секунду, и мы с вашей дамой освободились бы от вас. Я же поступаю иначе: «Всего добиваться вежливостью и убеждением» — таков мой девиз, дорогой господин де Босир.

— Послушайте! — вскричал Босир, выпуская руку Оливы. — Ведь это вы сидели на софе у этой дамы два часа назад? А? Отвечайте!

— На какой софе? — переспросило голубое домино, которому Олива легонько сжала кончик мизинца.

— А в сущности говоря, мне это совершенно все равно, — возразил Босир. — Доводы ваши вполне убедительны — это все, что мне нужно. Я сказал: «Убедительны», — а должен был бы сказать: «Превосходны». Возьмите же даму под руку, и если вы вели себя как благовоспитанный человек с дурными намерениями, — краснейте!

Голубое домино расхохоталось.

— Спите спокойно, — объявило оно Босиру. — Отсылая вас туда, я делаю вам подарок стоимостью, по меньшей мере, в сто тысяч ливров: ведь если вы сегодня вечером не явитесь в академию, по обвинению ваших компаньонов, вы не примете участия в дележе, тогда как, если вы туда явитесь…

— Что ж, будь по-вашему, пойду наудачу, — пробормотал Босир.

Поклонившись и сделав пируэт, он исчез. Голубое домино завладело рукой мадмуазель Оливы.

— Я не знаю ничего более прелестного на свете, нежели ваша история, дорогая мадмуазель Николь, — заговорило голубое домино, нежно сжимая округлую руку маленькой женщины. Услышав это имя, она испустила сдавленный крик; маска сползла ей на ухо.

— Боже мой! Что это за имя? — воскликнула она. — Николь!.. Уж не обо мне ли идет речь? Уж не хотите ли вы ненароком назвать так меня?

— Теперь вас зовут Олива. Имя Николь чересчур отдавало провинцией. Я прекрасно знаю, что вы — это две женщины: Олива и Николь. Не будем сейчас говорить об Оливе, поговорим сперва о Николь. Разве вы забыли те времена, когда вы откликались на это имя? Никогда не поверю!.. Ах, дорогое дитя мое, когда, будучи юной девушкой, носишь какое-то имя, это имя всегда сохраняешь если и не для всех, то, по крайней мере, в глубине сердца, каким бы ни было то имя, которое она вынуждена была взять, чтобы забыть первое. Бедная Олива! Счастливая Николь!