Я в пылу азарта тоже внесла свою лепту – подняла пистолет и трижды выстрелила по корпусу. Откуда я знаю, где у него бензобак?! Я и тормоз не знаю где. Мамочки...
Винт завертелся на полную катушку. Вертолет дрогнул, оторвал полозья от земли. Двое с автоматами скрылись в салоне. Аппарат взмыл на пять-шесть метров, дал крен и красиво вошел в вираж. Пули высекали из него искры, но ущерба не наносили. Стрельба утихла. Как-то судорожно подергиваясь, вертушка ушла за обрыв. На площадке осталось мертвое тело...
Я пришла в себя за обжитой муравьями кочкой, сидя, с ладонями на ушах. Вскочила, заметалась вокруг куста, не зная, где выход. Поток сознания хлынул из головы: я что-то бормотала, трясла пистолетом. Народ выпадал из укрытий. Бледная, как от зарина, Невзгода не могла подняться с корточек – то ли забыла, как это делать, то ли разучилась. Турченко тупо клацал затвором – патроны кончились. Пострадавших не было: успели рассыпаться и Сташевич вовремя открыл огонь – не дал стрелкам покинуть вертолет, чтобы занять позиции.
– Валим отсюда, ребятки, – бормотал Сташевич. – По овражку, быстро, быстро! Прилетят опять – пожалеем, что мама родила...
– Да что за публика? – истошно вопрошал Борька. – Откуда? Какого?..
– Пошел, пошел! – пинал нас Сташевич.
Мы бежали на восток по пади оврага. Я замешкалась, оказалась последней. Кто-то из мужиков, кажется Турченко, нагнулся над телом, подобрал автомат, выдернул что-то из подсумка. Я обогнала его, отметив на бегу: покойник одет не по-нашему. Комбинезон из черной ткани, шапочка с плотным натягом – попробуй надень такое дерьмо на спасателя...
Турченко обогнал меня, схватил за руку.
– Быстрее, Дарья Михайловна, быстрее... Ну чего ты смотришь, как рыба на крючок?
Стиснув зубы, я помчалась кенгуриными прыжками.
Рев вертолета вгрызался в уши, как сверло бормашины в нерв. «Ты слишком молода, чтобы умереть, – взволнованно твердил внутренний голос, сибарит и гедонист. – Не вздумай, я этого не переживу...» Я рванулась, как пробка из шампанского, обогнала троих, и только ткнувшись в сутулую спину Сташевича, умерила прыть. Форвард из меня никудышный...
Мы бежали, как тараканы – по очерченной дорожке. Ни налево, ни направо. Овраг – извилистая нить без рукавов: всегда найдут. Уже нашли... Мелькали лопухи и заросли крапивы, ущелье то сжималось, то растягивалось, каменные завалы преграждали проход... Глубокий перпендикуляр разлома – как второстепенная дорога по отношению к главной... Выход?
– Сюда! – махнул Сташевич, забирая вправо.
А вдруг ловушка? Мы влетели в новый овраг и обнаружили петляющую наверх трещину. Проход завален камнями, но это не баррикады Парижской коммуны, тропа найдется. Тысячу лет назад здесь тек ручей, заливая дно «главного» оврага. Русло приседало, ширилось и в одно прекрасное столетие опустилось, образовав извилистую горку...
– Быстро, быстро, – хрипел замыкающий Турченко.
Мы полезли на баррикаду. Сташевич споткнулся, я наехала на него, кто-то на меня – ревя и матерясь. Образовалась куча мала, из которой меня выдергивал Борька, остальные – сами. Уже виднелись шапки деревьев – до спасительного леса оставалось метров полтораста. Но пучеглазая кабина уже висела над обрывом, диким ревом покрывая наши матюги...
– Стреляйте! – срываясь на хрип, орал Сташевич.
Борька дико хохотал:
– Только били нас в рост из железных стрекоз!... – То ли крышу у парня снесло, то ли подбодрить хотел.
Турченко застрочил с колена из трофейного «калашникова». Отогнать хотел, как комара.
Но «комар» приближался. Он не щетинился автоматами, как предыдущий коротышка, – на наше счастье, он имел кабину закрытого типа, но народу в нем сидело хоть отбавляй.
Вертушка взмыла над обрывом, за ним последовала аналогичная. Обе уже висели у нас над головами, цепляясь винтами за небо, медленно снижались... Мы побежали к лесу. Вертолеты шли за нами вдоль расщелины. Им негде было сесть, а нам не хватало маневра от них отвязаться. До леса оставалось совсем немного: пятьдесят метров, сорок, тридцать... Внезапно одна из вертушек, задрав стабилизатор, ушла вперед, набрала высоту и зависла над ельником. Другая продолжала кружиться над головами, третируя нервную систему.
Глубокий смысл их маневра мы поняли позднее, когда вбежали в лес и, оттоптав метров сто, обнаружили под ногами бездну. Опять обрыв! Почти отвесные стены, опутанные кустами, спускаться можно только по канату, которого нет, да пусть и есть – вертолет уже барражировал над ущельем и пилот приветливо махал нам рукой. Напарник продолжал жужжать над нами.
Дробить отряд не стоило. Решали лихорадочно. На восток! Пока не обложили окончательно, держаться группой. Так веселее. Под аккомпанемент работающих моторов мы помчались вдоль оврага...
Для желающих похудеть этот кросс представлял бы интерес. Но мне-то куда?! Я худая как стремянка. Я вообще не понимала, зачем мы бежим – в любом случае вертолеты не отстанут. Они быстрее нас бегают. Но ужас остаться одной подстегивал: я хваталась за сердце, но упрямо двигала ногами, определив за ориентир расплывающуюся спину Сташевича. Закон вселенской пакости работал, как швейцарские часы: лес разредился, подлесок вовсе пропал. К всеобщему ужасу, заголубел просвет между деревьями – мы выбежали на поляну с клевером. За полянкой – покатая ложбина, за ложбиной – камни, маленький обрыв, опять камни. До противоположного леса (темного, но дальнего) метров двести с гаком.
Это был великолепный бросок. Даже люди с вертолета не успели оценить ситуацию. Мы бежали растянутой цепью – на рывок, из последних сил, вооруженные и очень злые. Пилоту надоело играть в догонялки. Сделав круг над открытым участком, он присмотрел полянку с цветочками и отправился к земле. Я мельком глянула и отвернулась – без меня сядет. Мы влетели в ельник, попадали на землю – отдышаться. Мир уже троился, тошнота рвалась наружу вместе с икотой. Это было НЕЧТО...
Впрочем, фактически это было НИЧТО.
– Наступают трудные времена, господа и дамы, – объявил Турченко, наблюдая из-за поваленного дерева за поляной. – Нас ожидает трогательная встреча с десантом. Если не убежим, конечно.
При слове «десант» в организме потекли какие-то подозрительные процессы. Такое ощущение, что дыхательные пути забивала монтажная пена.
Из вертолета высадились шестеро в черном. Бросаться в бой они пока не спешили. Пятеро переминались с ноги на ногу, шестой прохаживался перед строем и что-то говорил.
– Конечно, – продолжал Турченко, – проще всего бежать дальше. И скорее всего, убежим – эти парни на спринтеров не тянут. Но меня беспокоит отсутствие второго вертолета. Если они сбросят похожих парней восточнее – скажем, метрах в пятистах, то бег станет интереснее. Куда мы денемся между двумя оврагами? Они не спеша сомкнутся на нас и показательно положат...
– «И никто тебя не спросит, кого любил и скольких бросил», – заумно ввернул Борька.