– Прошу тебя... – прохрипел он, – в час розовый, Дарья... Прибавь ходу, эти ублюдки слетятся ко взрыву вертолета, как шакалы на наши с тобой трупы...
– Не могу, Боренька, я сейчас ласты заверну... – изнемогала я, молотя руками по воздуху.
– Ну, смотри... – безжалостно пыхтел Борька. – Жить захочешь – побежишь. И учти, мы не оглядываемся...
И с ревом ушел в отрыв. И не оглянулся посмотреть... Я осталась одна. Вписалась в одну излучину, другую. И, не справившись с управлением, влетела в густую крапиву. По инерции пробороздила ее насквозь, проехалась по глинистому обрыву, упала. Больно как, мамочки... В голове стучало, как в крупнокалиберном пулемете. Я пыталась подняться, но не могла.
– Подождите, не убегайте... – шептала я. – Побойтесь бога, вы что, у меня же груз...
Ага, дождешься от них понимания. Никакой логики. Я оперлась на больную руку, позабыв, что она больная. Боль зажглась, словно нож всадили и провернули. Локоть надломился, рука скользнула с бугра, и я упала лицом в молодые росточки крапивы. Самое жгучее, что можно представить! И куда все подевалось – кессонная болезнь прошла, боль в голове потухла... Я чувствовала себя прекрасно – насколько это можно при горящем лице. Тут и дошло: ты одна, совсем одна... Опять одна!!! Лицо пылало, да и шут с ним, красота – удел избранных, а мертвая красота – вообще не по мне. Догоняй своих!
Я подскочила – как лопатой огрели. Но даже разогнаться не успела. Зашуршало везде – сзади, спереди. Хлынула глина с обрыва. Двое в черном, в плотных шапочках ловко съехали вниз, перебирая ногами. Класс, машинально оценила я. Вот у кого надо брать уроки. Задний приземлился не совсем удачно – на руки; у первого получилось изящнее. Он шлепнулся на пятки и щегольским движением скинул с плеча автомат.
– Опаньки, курочка... А ну, засни.
Как бы не так. Я уже была научена – сопротивляться нужно до последнего. Стаскивать автомат? Прихлопнут. Болтается где-то там, и ладно. Исполненная злобы, я метнулась («альпинист» с ухмылкой заступил дорогу), выругалась матом и полезла на противоположный склон – пусть снимают. Стена почти отвесная; я поднялась на полметра и завязла. Камни катились мне навстречу, я сползала вместе с верхним слоем глины, но, закусив губу, с упорством, достойным лучшего применения, опять карабкалась. И опять сползала. И опять карабкалась. На что рассчитывала – кто бы объяснил. Полный ералаш в голове.
Трижды скатившись, я очнулась и задалась резонным вопросом: а почему меня не снимают? По идее, должны. Ладно, руками, а не пулей. Я обернулась. Двое стояли под обрывом и с любопытством наблюдали за моей энергичной деятельностью.
– Браво, – коренастый, бритый, с квадратным подбородком похлопал в ладоши. – А теперь ползи сюда, крошка.
– Нет, – всхлипнула я.
– Как так нет? – удивился второй, помоложе и мускулистый. – А куда ты денешься? Все равно снимем.
– Снимайте...
Так и сняли. Просто дернули меня за щиколотки в две руки, пианисты хреновы. Я пробороздила носом шершавую глину и под дружный гогот зарылась во что-то мшистое и пахучее. Подтянула под себя колени, попыталась подняться.
– Хорошо встала, – мечтательно проворковал молодой, снимая с меня автомат. – У тебя, Петро, не чешется, нет?
– У меня не чешется, – отозвался квадратный, – у меня сразу встает. Тебе что, Полянский, жить надоело?
– Да это я так, воображение тренирую, – с сожалением согласился молодой. – Представляю, разложим мы ее здесь...
– Но секс не отменяется, – процедил напарник. – Он просто переносится. Будет ей секс. И море любви, крошка, обещаем. Народ наш злой, будут любить тебя, пока не развалишься.
«Спасибо, мальчики», – чуть не сказала я, но не сказала, потому что меня грубо перевернули лицом к небу, и две противные рожи оказались совсем близко.
– Вяжи ей руки.
– Спереди? – удивился молодой.
– Нет, сбоку, – разозлился квадратный. – Конечно, спереди. На гору ты ее сам покатишь?
– Не-е, – догадался мускулистый (все мозги по мышцам растерял), – пускай своим ходом забирается. Мало нам печали.
Пока он скручивал мои запястья плотным кордовым шнуром, я обдумывала перспективы. Лишать меня жизни, судя по этой веревке, пока не собирались, но выход ли это из положения? На счету нашего отряда восемь трупов, включая вертолетчика, – в плане мести вполне достаточный повод «любить» меня до посинения. А там и не обрадуешься, что жива осталась. Да и долго ли я в таком темпе проживу, если «черные» получили приказ отстреливать спасательную группу?
Чертов Борька, убежал-таки. Куда мне теперь...
Возбуждение прошло, я отчаянно затосковала. Молодой закончил перемотку моих конечностей и поощрительно похлопал меня по щеке.
– Не печалься, любимая.
Квадратный отцепил от пояса рацию.
– Заимка, я двадцатый... Слышишь меня?... У нас баба... Сам ты каменный, живая, теплая баба. Ну, пока теплая... Нет, не из местных, откуда тут местные? От своих отстала... Да, да, в натуре, прочувствуй... Мы в квадрате 38-10. Дно оврага. Подавай борт на северный склон, там площадка в лопухах, увидят... Что?... Да знаю я, что он взорвался. Двадцатый, у тебя четыре вертушки, не морочь мне голову! Эта баба из тех, что его взорвали... Ч-черт. Ладно, поднимаем наверх, ждем, – квадратный задвинул антенну. – Придется тащиться с этой лахудрой обратно. Вертушки задействованы: Фирма высадила своих людей в сорок третьем квадрате, ищут самолет. Ох, чует мое сердце, будет заварушка... Ладно, Ручьёв с Коваленко где-то рядом, идут по обрыву – мы их встретим.
– А бабу куда? – живо поинтересовался молодой.
– На кудыкину гору, – огрызнулся квадратный. – На тросах поднимут. А нам с тобой, Полянский, дальше идти. Вдруг еще кто из гавриков отстанет? Ага, кисуля? – Квадратный ущипнул меня за щеку.
Я демонстративно отвернулась. Ничего я не поняла из вышесказанного, кроме того, что меня собираются, словно пушку через Альпы, куда-то вздымать на тросах. Бодренький денек выдался, нечего сказать...
Отчасти эту почетную перспективу подтвердил и младой, не совсем учтиво поднимая меня на ноги.
– Ну что, красотуля? Полетаешь?
– Да пошел ты, – не слишком уверенно заявила я. Потом подумала – и конкретизировала.
– Ох уж эта непосредственность, – хрюкнул молодой. – Научись сначала, а потом матюкайся. Ладно, давай пошла... – Я уклонилась, вильнув бедрами, и черный ботинок с железными крючьями для шнурков дал пенделя в воздух. – Ах ты, сучонка...
И тут из-за ближайшей скалы вырвался взмыленный Борька. Увидеть боевую подругу (а ныне полонянку) в компании сомнительных личностей он вот так, сразу, не ожидал. Замер, тяжело дыша. Но быстро выпал из ступора. С воплем: «Дарья, где тебя черти носят?!» – двинул к нам...
Растерялись все. Я вообще чуть не родила. И те двое меньше всего ожидали возвращения беглых. Они в первый миг даже не поняли, что за фраер такой залетный, откуда взялся? Борька получил фору, которую использовал с присущей ему изощренностью. Он не мог вести огонь – молодой прикрылся мною, и квадратный, как назло, оказался на той же линии прицела. Да и автомат у Борьки висел на плече, в походном положении – не ожидал он встречи с чужаками.