– Я предлагаю принять бой... – Турченко неодобрительно покосился на Липкина. – Напасть первыми. Если от нас ожидают атаки, то в последнюю очередь.
«И чего это я тут делаю?» – подумала я.
– У меня «АКМ» и два полных магазина. И «стечкин» с обоймой.
– Я пуст, – сконфуженно признался Сташевич, – весь комплект зафиздячил. Вас же, олухов, спасал.
Борька отцепил от «Каштана» рожок, уныло взвесил на ладони, надавил большим пальцем на пружинку.
– Мало.
Невзгода покачала головой.
– Я палила в белый свет. И пистолет потеряла.
– Ах ты, умничка, – похвалил ее Борька. – Ну ничего, мы тебе новый купим.
– А у тебя как? – повернул ко мне бледные ланиты Турченко.
Я пожала плечами.
– Три раза стреляла. А вчера еще и в медведя...
– Да, учти на будущее, – строго сказал Борька, – в вареном виде мясо бурого медведя горькое и невкусное. Лучше всего его жарить или тушить. А потом можно и с лучком, и с майонезом...
– Очаровательно, – развел руками Сташевич. – Я дубину себе срублю. Иначе с чем в атаку пойдем?
– Когда я служил в несокрушимой и легендарной, мы на учениях однажды провернули интересную штуку, – задумчиво почесал переносицу Борька. – В итоге перехитрили условного противника и с боем взяли город Брест. Был у нас в роте непревзойденный мыслитель – старшина Фролов, чтоб он сдох...
– Подождите, – опомнилась я, – это спецназ. Они от вас мокрого места не оставят!
– Ну почему же, мокрое-то оставят, – возразил Сташевич.
– Никакой они не спецназ, – фыркнул Борька. – Орлята худо-бедно научились летать, но не вести боевые действия в условиях горно-лесистой местности. В овраге они вели себя убого. Кто не давал отсечь нас друг от друга и положить? Я не знаю, чего им надо от нас и кто они такие, но вояки из них никудышные. Вот мы – это спецназ. Верно, мужики?
– А то, – выпятил грудь Сташевич. – Покажите мне хоть одного настоящего поисковика, который не стоил бы двух спецназовцев.
– Эй, мужики, – негромко позвала Невзгода, отваливаясь от куста. – К нам тут посетители, давайте потом поговорим.
«Инструктаж» закончился. Неровная цепочка людей в черном перевалила через ложбинку и прогулочным шагом приближалась к лесу.
* * *
...Я не видела всех событий, я их просто представляла. Охотники испытывали нехватку в живой силе. От оврага до оврага – метров полтораста, а их всего шестеро. Они были вынуждены соблюдать огромные интервалы, чтобы охватить полосу прочесывания, а крайним определили траекторию практически по обрывам. Крайние и схлопотали первыми. Представляю, какое удовольствие получали Борька со Сташевичем, метая ножи из-под елочек. Перерезанные яремные вены не совмещались с жизнью. С криками и стонами они тоже не совмещались. Люди умирали беззвучно, в мучениях. Падали, вырывали из себя зазубренные лезвия и захлебывались в потоках крови... Как они дальше синхронизировали свое поведение, я не знаю. Возможно, визуально определяли положение очередного звена в цепи, а затем перекликались на языке зверей и птиц.
Потом наши стреляли на поражение. Одновременно Турченко, пристроившись за сосной напротив оставшихся, открыл кинжальный огонь, заставив их врасти в землю. Положение врага определялось из безопасной позиции на флангах – по кучным очередям, которые спасатель посылал поверх лежащих. Для опытного профессионала подкрасться к неприятелю – дело плевое. Набросились, как чупакабрас на глупых овечек. Борька рассек своему горло, а у Сташевича дрогнула рука – лезвие чиркнуло по шее, улетело в лес. «Не убивай...» – хрипел боец, прежде чем пуля поправила положение...
Четыре одиночных в воздух из «АКМ» – условный знак для нас с Невзгодой, и мы, сорвавшись из далекого укрытия, полетели к месту массовой резни. Трупы в черном, распахнутые рты с выпавшими языками, глаза на ниточках... Сташевич собирал оружие, остальные перетряхивали подсумки, карманы, рюкзаки убитых. У одного (видимо, старшего) удостоверение в синих корочках, у других и такого нет... Консервы, смоленые веревки, несколько гранат – гладких, круглых, с короткими ручками... Все перегружалось в наши отощавшие мешки, становясь трофеем. Короткий десантный автомат с откидным прикладом. «Носи на здоровье, твой цвет, – повесил Сташевич мне его за спину, – стрелять потом научим». Снова бег по пересеченной местности – обратно на запад. Время поджимало: вертолеты не летали – надо было пользоваться этим обстоятельством...
Когда мы выбежали на полянку, там все было о’кей: вертолет на месте – в ромашках, пилот сидел в кабине. О захвате и речи не шло – по крайней мере, не обсуждали. Каждый втихомолку надеялся. Но просчитались – бежать было дольше, чем ему заводиться. Однако попытка не пытка, в лоб не дадут – в любом случае бежать... Перепуганный пилот задергал свои рычаги, заиграл кнопочками. Винт начал медленно вращаться, убыстрял обороты. Когда мы подбегали, шквал ветра уже положил ромашки, полозья оторвались от земли. Проделывать излюбленный трюк голливудских героев – воздушную прогулку на полозьях – никто почему-то не решился. Открыли беспорядочный огонь по кабине. Было видно, как пилот дернул головой, точно эпилептик, потерявший управление вертолет завалился на хвост, развернулся на девяносто градусов и банально рухнул, подломив полозья. Как в замедленной съемке, деформировалось брюхо, вылетали стекла...
– В лес уходим! – орал Борька. – Пошли, пошли!..
Мы неслись, окрыленные удачей. Вбежали в сосняк, повернули направо, к обрыву. Высота приличная, склон отсутствовал – стена падала почти отвесно на камни и в заросли крупнолистной крапивы. Искать что-то более пристойное не оставалось времени. Первые же древовидные у обрыва – морщинистые сосны не первой свежести – стали опорами. Специалисты по узлам – один другого ученее. Сошлись на якорном. Две сосны оплели веревками, сбросив концы в пропасть. Борька и Сташевич провалились первыми. Пару минут воздух сотрясали матюги, затем откуда-то снизу глухо проорали: «Теперь бабы!» Господи, да лучше бы я спрыгнула! Ладони горели (от бесчисленных шараханий защитные перчатки истерлись до дыр). Бездна опрокидывалась, летела в глаза. Я билась драной курткой о глинистую стену, натыкалась на сучки, коренья. Пытаясь объехать гнилушку с расщеперенным концом, совсем забыла о законах физики: оттолкнувшись от обрыва, проскользнула опасный участок и с воплем вонзилась в стену. Но продолжала опускаться, чтобы внезапно через полметра обнаружить пустоту! Как странно: веревка кончилась, а стена еще нет. Поболтав ногами, я отпустила обрывок, ударилась пятой точкой и, визжа фальцетом, поехала по откосу в крапиву. Меня остановили, чуть не выломав плечо, в полуметре от острых ощущений. Борька ловко подцепил меня под мышкой, подбросил, чтобы самому не упасть, снова поймал, утвердил вертикально, отметив с уважением:
– Ты неподражаема, Дарья. Не спуск, а симфония...
* * *
Нить оврага стремилась к бесконечности, мой желудок – к горлу, а всё вместе – к логическому завершению. Я задыхалась. Кислород в «баллоне» кончился – решительно, в глазах вертелась карусель – пестрая, как гавайская рубаха. Где у нас тропа, а где стены, я уже не различала – штормило страшно. Борька обогнал меня, как стоячую.