У него был повод задержаться: на море стоял штиль. Но в ночь с 18-го на 19-е подул бриз, и флотилии пришлось отплыть.
Нельсон отправился на «Авангард»; мы с сэром Уильямом провожали его до порта; прибыв туда, он прыгнул в лодку, которая его ожидала уже более двух часов, дал приказ грести к флагманскому судну, уронил голову на руки и более не смотрел в нашу сторону.
Мы же оставались на Марине, пока не потеряли его из виду среди судов, теснившихся в порту.
Но не успел «Авангард» пройти одной мили, как ветер вновь прекратился. Нельсон воспользовался этим, чтобы написать следующее письмо, присланное мне с лейтенантом Суинеем:
«Дорогая леди Гамильтон,
чтобы объяснить Вам, до чего мрачным и печальным кажется мне “Авангард”, надобно сказать, что это все равно, как если бы я после пребывания среди самых милых моему сердцу людей вдруг оказался заперт в угрюмой тюремной камере! Я сейчас самый что ни на есть великий человек, не имеющий рядом ни единого близкого существа, но я всей душой жажду снова стать маленьким человеком! Вы и добрейший сэр Уильям сделали то, что все места, где Вас нет, лишились в моих глазах какого бы то ни было очарования. Моя любовь к Вам распространяется на все, что Вас окружает, и Вы не можете вообразить, что я испытываю, когда соединяю все это в моей памяти. Не забывайте Вашего верного
Нельсона».
Уход английской флотилии вызвал у королевского двора в Палермо большую тревогу, особенно у королевы: она была в отчаянии, ибо знала, сколь мало можно полагаться на своего супруга, и не доверяла способностям Актона. Тем не менее, было решено по мере сил готовиться к обороне на случай, если французы сделают попытку высадиться на Сицилии.
Четыре дня — 25, 26, 27 и 28 мая — прошли в постоянном страхе.
Двадцать девятого была объявлена боевая тревога. Со стороны Марсалы появилась флотилия, которую сначала приняли за франко-испанскую, но вскоре стало понятно, что это возвращается Нельсон со своей эскадрой.
Мы приказали скорей запрягать, королева, сэр Уильям и я сели в карету и направились к Марине.
Нельсон тоже не терял ни минуты, и как только «Авангард» бросил якорь, тотчас прыгнул в ял и поспешил к берегу.
По тому, как королева бросилась ему навстречу и схватила его за руки, сжимая их, я поняла, что страх может быть не менее сильным чувством, чем любовь.
Нельсон сел в наш экипаж, и мы повезли его во дворец.
За все восемь-десять дней плавания он так и не встретил ни одного судна французской флотилии; по его мнению, это значило, что она двигается к Тулону, вероятно, за подкреплением.
Он очень старался всем внушить, что вернулся исключительно для успокоения королевы, но его единственная рука, сжимая мою, яснее всяких слов убеждала, что он возвратился только ради меня.
Он осведомился, есть ли вести из Неаполя; нам не было известно ничего, кроме смутных слухов. Он же сообщил нам, что Руффо продолжает свой триумфальный марш по Калабрии. Неаполитанцы под предводительством Караччоло, который теперь служит Республике, используя отсутствие Нельсона и основных морских сил Англии, на флотилии из маленьких судов попытались отвоевать острова, но после яростной схватки с «Sea-Horse» под командованием капитана Фута и «Минервой» — бывшим судном Караччоло, под командованием графа Турна, — атака республиканской флотилии была отбита.
Шестого июня эскадра лорда Нельсона получила подкрепление: в Палермо прибыл «Громоносный», восьмидесятипушечный корабль, призванный вместо «Авангарда» стать флагманским судном; за ним следовал «Левиафан» под флагом вице-адмирала Дакуорта, да еще «Величавый» и «Нортумберленд», выделенные из флотилии лорда Сент-Винцента.
День 8 июня стал праздником: адмиральский вымпел Нельсона впервые был поднят не на «Авангарде», а на «Громоносном». Вместе с ним на этот корабль перешли капитан Харди, пять лейтенантов, капеллан, много матросов и корабельных гардемаринов.
В тот же день было решено, что Нельсон вновь выйдет в море, чтобы предпринять экспедицию против Неаполя. Принц Франческо, стыдясь, что до сих пор не предпринял ничего ради возвращения своего наследия, наконец, решился отправиться вместе с Нельсоном, заявившим, что, если король соблаговолит дать ему указания, он готов поднять паруса при первом же попутном ветре.
Король, королева и сэр Уильям провели ночь за обсуждением этих указаний. Их смысл сводился к тому, что Нельсон получал полную свободу действий. Тем не менее, передавая ему бумагу, содержавшую их, Каролина устно дала ему совет не вести переговоров с мятежниками, мне же велела перевести ему следующий отрывок из письма, которое она по тому же поводу написала кардиналу Руффо:
«Я страстно желаю получить известие, что Вы взяли Неаполь и что начаты переговоры с фортом Сант’Элъмо и его французским комендантом. Только, прошу Вас, никаких мирных соглашений с кораблями, виновными в измене; король их простит, в милосердии своем смягчив заслуженную кару. Но никогда, ни под каким видом не следует делать уступки мятежным подданным или вступать с ними в переговоры в час, когда они переживают агонию и когда при всем желании им более не дано творить зло, — они всего лишь крысы, попавшие в ловушку. Я согласна помиловать их, если того требуют интересы государства, но иметь дело с этими жалкими негодяями — никогда!
Среди них есть один, которому особенно важно любой ценой не позволить уйти во Францию, — недостойный и трижды неблагодарный Караччоло; ему ведомы все слабые места береговых укреплений Неаполя и Сицилии. Если он избегнет нашего правосудия, он способен доставить нам немало хлопот и даже угрожать безопасности короля».
Подобные указания не оставляли Нельсону иного выбора, кроме как точно выполнить их или отказаться от экспедиции, ибо последняя была задумана с двойной целью — отвоевать Неаполь и отомстить за королевскую власть.
Надо сказать, Нельсон заколебался. В четверг 12 июня он все еще пребывал в нерешительности. Тогда Каролина прибегла к своему обычному средству давления и продиктовала мне следующее письмо для него:
«Я только что провела вечер с королевой; она поистине в отчаянии. По ее словам, каким бы верным ни был в своем большинстве неаполитанский народ своим законным государям, им не удастся восстановить спокойствие и порядок прежде, чем лорд Нельсон со своей эскадрой не покажется у берегов Неаполя. Вот почему, дорогой лорд, она Вас просит, побуждает, заклинает не медлить с отправлением в Неаполь. Во имя всеблагого Господа примите все это во внимание, подумайте — и действуйте! Если Вы того пожелаете, мы даже могли бы отправиться туда с Вами, сэр Уильям и я: мы оба сейчас больны, но это поможет нам встать на ноги.
Всегда, всегда искренне
Ваша Эмма Гамильтон».
Нельсон не мог отказать мне ни в чем — мое письмо решило дело, и ночью он мне передал, что завтра наследный принц может подняться на корабль.
И действительно, 13-го числа престолонаследник взошел на борт «Громоносного». Мы все его сопровождали — король, королева, несколько членов королевского семейства, сэр Уильям Гамильтон и я.