— Но, может быть, дорогой граф, — произнес Ришелье с самой проникновенной из своих улыбок, — он не представил вам на рассмотрение все свои соображения?
— О! Сколь бы вы ни были красноречивы, господин герцог, сомневаюсь, чтобы вы превзошли Пекиньи: он превзошел самого Демосфена.
— Давайте поразмыслим, прошу вас, господин граф, — сказал Ришелье, — а чтобы рассуждать здраво, прежде всего не смешивайте мою миссию с миссией Пекиньи; что до меня, я пришел как друг.
— Точь-в-точь с такого уверения Пекиньи и начал. Вы меня пугаете, господин герцог; именно этой самой дружбой я объясняю его столь удивительное красноречие.
— Как бы он ни был красноречив, я надеюсь сказать вам кое-что такое, о чем он забыл.
— Попытайтесь.
— Сначала проясним одну подробность.
— Проясните ее, герцог.
— Всегда лучше знать, какова отправная точка рассуждения, не так ли?
— Без сомнения.
— Итак, начнем с того, что вы расстались с госпожой де Майи, это более или менее точно, правда?
— Как? Это уже известно?
— Целому свету.
— Что ж! Она даром время не теряет.
— Она или вы.
— Она.
— Это не важно: в любом случае дело сделано, притом чрезвычайно умно.
— Так все стало известно? — повторил Майи, не в силах оправиться от удивления.
— Поверьте, мой дорогой граф, что, не зная об этом, я бы к вам не пришел, — сказал Ришелье.
— А! Ну да, верно, — пробормотал Майи.
— Что верно? — спросил герцог.
— Вы разрабатываете план захвата.
— Что вы хотите этим сказать?
В ответ Майи с тонкой улыбкой покачал головой.
— Я вас не понимаю, — сказал Ришелье.
— Зато я понимаю, — отрезал Майи.
— В конце концов, из всего этого следует, что ваша ссора с госпожой де Майи серьезна?
— Из этого следует, господин герцог, что тут я вам предоставляю полную свободу действий: мы с госпожой де Майи отныне друг другу чужие.
— Вы это говорите с таким видом, господин граф… Гм!
— Ну, и с каким же видом я сказал это?
— С таким, который заставляет предполагать, что вы сожалеете об этом разрыве.
— Я не сожалею о нем, герцог, нисколько, хотя моя супруга исполнена редкостных достоинств.
— Она очаровательна!
— О, прошу вас, не восхваляйте ее передо мной слишком уж пылко.
— А почему?
— Да потому, что в конечном счете я все-таки ее муж.
— Что ж! Неужели из этого следует, что вы должны быть нечувствительны к обаянию такой привлекательной женщины?
— Разве я не сказал вам минуту назад, что она исполнена редкостных достоинств?
— Что не помешало вам возвратить ей свободу. Черт возьми, мне это понятно.
— Как? Что вам понятно?
— Конечно, когда имеешь такую возлюбленную, как ваша…
«Так! — подумал Майи. — Вот он и вернулся к Олимпии!»
Вслух же он сказал:
— Послушайте! Вы всего три-четыре дня назад вернулись из Вены, а уже успели свести знакомство и с моей женой, и с моей любовницей?
— С вашей женой — да, с вашей любовницей — нет; но вчера в одном славном обществе говорили о том, как она мила.
— В Рамбуйе?
— Да, а откуда вам это известно?
— Разве я вам не говорил, что у меня побывал Пекиньи?
— Верно; в сущности, именно он и рассказывал об этом.
— А кому?
— Ну, полагаю, что королю. Майи топнул ногой.
— Вот как! — сказал Ришелье. — Значит, в том, что говорят, нет преувеличения?
— О ком говорят?
— Да о мадемуазель Олимпии. Ведь ее так зовут, вашу любовницу, не правда ли? Говорят, что она хороша.
— Очень хороша!
— Исполнена изящества.
— Это фея!
— И сверх того талантлива.
— Артистка, которая выше всяких похвал.
— И она любит вас?
— Что, черт возьми, вы здесь находите удивительного?
— Ничего, черт побери! Вы очаровательный кавалер, и я просто так задал вам этот вопрос.
— Значит, вас интересует, любит меня Олимпия или нет?
— Чрезвычайно интересует.
— Что ж! Она меня любит, герцог.
— А вы любите ее?
— Смешно так говорить, герцог, я это знаю, но…
— Но…
— … но я ее просто боготворю.
— Настолько, что никакая сила не может оторвать вас от нее?
— Да.
— И какие бы блистательные возможности ни открывались перед вами, ничто не заставит вас от нее отказаться?
— Ничто не заставит меня от нее отказаться, но если кто-либо только попробует отнять ее у меня…
— Что бы вы тогда сделали?
— Черт! Да я убью всякого, кто возьмет на себя эту комиссию в угоду кому бы то ни было, будь этот посредник моим лучшим другом или родным братом, будь это даже вы, герцог.
— Вашу руку! — сказал Ришелье, протягивая графу свою.
— Как? Вы мне предлагаете ударить по рукам?
— Вы так меня порадовали, что я теперь самый счастливый человек на земле.
— Вы рады, что я обожаю мою возлюбленную, что любим ею, что готов оспаривать ее даже у самого короля?
— Как счастливо все складывается! — вскричал герцог.
— Но в конце концов, что в этом столь уж отрадного для вас? Или вы хотите, чтобы я сгорел от любопытства, милейший герцог?
— Я в восторге, что вы избавили меня от всех сомнений.
— Значит, они у вас были?
— Разумеется, мой дорогой граф; ведь, как вы сами недавно заметили, муж всегда остается мужем, впрочем, если он более таковым не является… подобно вам… в определенных случаях… что ж!..
— Ну, что тогда?
— Тогда можно смело говорить с ним о его жене.
— Как, вы хотите говорить о моей жене?
— Безусловно, я ведь только за тем и пришел — это меня и смущает.
— Ах, черт побери! — вырвалось у Майи. — Хотел бы я знать, кто из нас двоих, герцог, смущен больше.