— Да, — ответил он, — хоть куда.
— М-мои с-старики по-ослезавтра и-идут в ки-и-ино, — сообщил Билл. — Ко-огда на-ачнется в-второй фи-ильм, мы и-их с-сделаем. Се-е-е…
— Серебряные шарики, — подсказал Ричи.
— Я думал…
— Так будет лучше, — прервал его Бен. — Я по-прежнему думаю, что мы смогли бы сделать пули, но этого недостаточно. Будь мы взрослыми…
— Да, мир был бы замечательным, будь мы взрослыми! — воскликнула Беверли. — Взрослые могут делать все, что захотят, так? Взрослые могут делать все, что захотят, и у них всегда все получается правильно. — Она рассмеялась, нервный дребезжащий смех разнесся по палате. — Билл хочет, чтобы я застрелила Оно. Можешь ты себе такое представить, Эдди? Просто зови меня Беверли Оукли. [297]
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — покачал головой Эдди, но подумал, что понимает: в общих чертах картину он себе представлял.
Бен объяснил. Они расплавят один из его серебряных долларов и отольют два серебряных шарика, диаметром чуть меньше, чем в шарикоподшипнике. Потом, если под домом 29 по Нейболт-стрит действительно обитает оборотень, Беверли пустит шарик в голову Оно из «Яблочка», рогатки Билла. И прощай, оборотень. А если они правы в том, что это одно существо со многими мордами, тогда — прощай, Оно.
Вероятно, на лице Эдди отразилось крайнее изумление, потому что Ричи рассмеялся и кивнул:
— Я тебя понимаю, чел. Я тоже подумал, что у Билла поехала крыша, когда он начал говорить о том, чтобы воспользоваться рогаткой вместо пистолета его отца. Но сегодня днем… — Он замолчал и откашлялся. — «Но сегодня, после того как твоя маман прогнала нас чуть ли не пинками» — вот что он собирался сказать, но решил, что без таких подробностей можно и обойтись. — Сегодня мы пошли на свалку. Билл прихватил «Яблочко». И посмотри. — Из заднего кармана Ричи достал сплющенную банку, в которой когда-то плескались в сиропе кусочки ананаса, расфасованные компанией «Дель Монте». Посередине зияла рваная дыра диаметром примерно в два дюйма. — Беверли проделала ее камнем, с двадцати футов. По мне, что дырка от пули тридцать восьмого калибра. Де Балаболь в этом убежден. А когда де Балаболь убежден, он убежден.
— Прошибить банку — это одно, — стояла на своем Беверли. — Если речь о чем-то еще… о чем-то живом… Билл, это должен сделать ты. Действительно.
— Не-е-ет, — покачал головой Билл. — Мы в-все с-стреляли. Ты ви-и-идела, ч-что и-из э-этого вы-ышло.
— И что вышло? — спросил Эдди.
Билл объяснил, медленно, с остановками, пока Беверли смотрела в окно, так плотно сжав губы, что они побледнели. Она, по причинам, которые даже сама не могла объяснить, не просто боялась: пребывала в глубоком шоке от того, что произошло. По пути сюда она с жаром уговаривала их, что отливать они должны все-таки пули… нет, не так уж она верила, не больше Билла или Ричи, что пули сработают, когда придет время пустить их в ход, зато точно знала: если что-то случится в том доме, оружие должно быть в чьих-то еще
(Билла)
руках.
Но факты оставались фактами. Каждый брал по десять камней и стрелял из «Яблочка» по десяти банкам, поставленным в двадцати футах. Ричи попал в одну из десяти (и то камень только черканул по ней). Бен сшиб две, Билл — четыре, Майк — пять.
Беверли, небрежно натягивая резинку и практически не целясь, попала в девять банок точно по центру. Десятая тоже упала, но камень отскочил от верхнего ободка.
— Но сначала м-м-мы до-олжны сделать с-снаряды.
— Послезавтра? — переспросил Эдди. — Меня к тому времени уже выпишут. — Мать, конечно, будет протестовать… но он не думал, что протесты будут очень уж бурными. После сегодняшнего разговора — едва ли.
— Рука болит? — спросила Беверли. Она пришла в розовом платье (во сне он видел другое платье; возможно, Беверли надевала его днем, когда мать прогнала их), с маленькими аппликациями-цветочками. И в шелковых или нейлоновых чулках. Выглядела она очень взрослой, и при этом совсем юной, как девочка, играющая в переодевания, с мечтательным и задумчивым лицом. «Готов спорить, у нее такое же лицо, когда она спит», — подумал Эдди.
— Не так чтобы сильно, — ответил он.
Они еще какое-то время поговорили, их голоса периодически прерывались громовыми раскатами. Эдди не спросил, что случилось, когда они приходили к больнице днем, никто из них об этом происшествии не упомянул. Ричи достал йо-йо, пару раз отправил ее «спать», убрал.
Разговор увядал, и в одну из пауз короткий щелчок заставил Эдди повернуть голову. Билл что-то держал в руке, и на мгновение Эдди почувствовал, как его сердце тревожно забилось: он подумал, что это нож. Но тут Стэн включил верхний свет, разгоняя сумрак, и Эдди увидел, что это всего лишь шариковая ручка. При свете они выглядели, как и всегда, настоящими, его друзьями, и никем больше.
— Я подумал, что мы должны расписаться на твоем гипсе. — Билл встретился с Эдди взглядом.
«Но речь не об этом, — подумал Эдди с внезапной и тревожащей ясностью. — Это договор. Это договор, Большой Билл, не так ли, или что-то максимально к нему близкое». Он испугался… потом устыдился и разозлился на себя. Если бы он сломал руку до этого лета, кто расписался бы на его гипсе? За исключением матери и, возможно, доктора Хэндора? Его тетушки из Хейвена?
Его окружали друзья, и тут его мать ошибалась: не были они плохими друзьями. «Возможно, — подумал он, — нет такого понятия, как хорошие друзья или плохие друзья, возможно, есть только друзья, которые стоят рядом с тобой, когда ты в беде, и не дают тебе почувствовать себя одиноким. Может, они достойны того, чтобы тревожиться за них, надеяться на их благополучие, жить ради них. Может, они достойны того, чтобы умереть за них, если уж до этого дойдет. Нет хороших друзей. Нет плохих друзей. Есть только люди, с которыми ты хочешь быть, с которыми тебе нужно быть, которые поселились в твоем сердце».
— Конечно. — Эдди чуть осип. — Конечно, отличная идея, Большой Билл.
Билл торжественно наклонился над его кроватью и расписался на горе гипса, в которой покоилась заживающая рука Эдди, большими, сцепленными буквами. Ричи расписался с широким росчерком. У Бена узенькие, в противовес его габаритам, буквы сильно наклонялись назад, грозя упасть в любой момент. У Майка Хэнлона буквы получились большими и кривоватыми, потому что он был левшой и никак не мог найти удобный угол. В итоге его роспись оказалась выше локтя. Когда Беверли склонилась над Эдди, он уловил аромат каких-то цветочных духов. Расписалась она аккуратными кругленькими буковками. Последним подошел Стэн. В его подписи буквы буквально слипались между собой. Оставил он ее на запястье Эдди.
Потом все они отступили от кровати, словно осознавая, что сделали. Снаружи вновь тяжело громыхнуло. Молния окатила деревянные стены и крышу больницы волной ослепительного света.