Билл повернулся к ней; Ричи выронил пиджак спортивного покроя, который снимал со спинки стула; послышался звон разбивающегося стекла: невольным движением руки Эдди смахнул на пол пустую бутылку из-под джина.
Беверли пятилась от них, вытянув перед собой руки, ее лицо побледнело как полотно, глаза вылезли из орбит.
— Мои руки! — прокричала она. — Мои руки!
— Что… — начал Бен — и увидел кровь, медленно капающую между ее трясущихся пальцев. Он двинулся к ней и внезапно почувствовал, как на руках появились линии болезненного тепла. Боль не была острой, скорее напоминала боль, которая ощущается в старой зажившей ране.
Шрамы на ладонях, которые появились в Англии, вскрылись и кровоточили. Он повернул голову и увидел Эдди Каспбрэка, тупо уставившегося на свои руки. Они тоже кровоточили. Как и руки Майка. И Ричи. И Бена.
— Мы в этом до самого конца, так? — спросила Беверли. Она заплакала. И этот звук усилился застывшей пустотой библиотеки. Казалось, здание плакало вместе с ней. Билл подумал, что сойдет с ума, если ему придется слишком долго слушать этот плач. — Да поможет нам Бог, мы в этом до самого конца. — Рыдание сорвалось с ее губ, из носа потекли сопли. Беверли вытерла их тыльной стороной ладони, и новые капли крови упали на пол.
— Бы-ы-ыстро! — Билл схватил Эдди за руку.
— Что?..
— Быстро!
Он протянул другую руку, и через мгновение Беверли взялась за нее. Она по-прежнему плакала.
— Да. — Выглядел Майк оцепенелым, заторможенным. — Да, это правильно, так? Все начинается снова, правда, Билл? Все начинается снова.
— Д-да, я ду-умаю…
Майк взял другую руку Эдди, и Ричи взял другую руку Беверли. Мгновение Бен смотрел на них, а потом, словно во сне, поднял окровавленные руки и встал между Майком и Ричи. Схватил их за руки. Круг замкнулся.
(Чудь это ритуал Чудь и Черепаха не может нам помочь)
Билл попытался вскрикнуть, но ни звука не сорвалось с его губ. Он увидел, что голова Эдди запрокинулась, жилы на шее вздулись. Бедра Беверли крутанулись дважды, яростно, словно в оргазме, коротком и резком, как выстрел пистолета двадцать второго калибра. Губы Майка странно шевельнулись. Словно он хотел одновременно засмеяться и скорчить гримасу. В тишине библиотеки захлопали открывающиеся и закрывающиеся двери, звуком напоминая катящиеся шары для боулинга. В зале периодики журналы взлетели, подхваченные безветренным ураганом. В кабинете Кэрол Дэннер ожила пишущая машинка и принялась печатать в бешеном темпе:
черезсумрак
столббелеет
вполночьпризрак
столбенеетчерезсумракстолббелеетвполночь
Каретку заклинило. Пишущая машинка зашипела, послышалась электронная отрыжка, будто внутри все перегорело. Во втором секторе стеллаж с книгами по оккультизму вдруг наклонился, сбросив на пол произведения Эдгара Кейси, [310] Нострадамуса, Чарльза Форта [311] и апокрифы.
Билл почувствовал нарастающее ощущение силы. Смутно осознавал, что у него встал член и поднялись дыбом волосы на голове. Замкнутый круг силу генерировал невероятную.
Все двери в библиотеке разом захлопнулись.
Старинные часы за столом библиотекаря ударили один раз.
А потом все ушло, будто кто-то щелкнул выключателем.
Они опустили руки, переглянулись, окончательно еще не придя в себя. Никто не произнес ни слова. И пока ощущение силы уходило, Билл почувствовал, как его охватывает обреченность. Он взглянул на их бледные, напряженные лица, потом на свои руки. Кровь запачкала ладони, но раны, которые нанес Стэнли Урис зазубренным осколком бутылки из-под колы в августе 1958 года, вновь закрылись, оставив только белые шрамы, похожие на веревки с завязанными на них узлами. Билл подумал: «Тогда мы в последний раз собрались всемером… в тот день, когда Стэн резал нам руки в Пустоши. Стэна нет; он мертв. И это последний раз, когда мы что-то делаем вшестером. Я это знаю, чувствую».
Беверли, дрожа, прижалась к нему. Билл обнял ее. Они все смотрели на него, их глаза в полумраке казались огромными и блестящими, во всей комнате островком света выделялся только длинный стол, за которым они сидели, заставленный пустыми бутылками, стаканами и пепельницами, набитыми окурками.
— Достаточно. — Билл осип. — На сегодня веселье заканчиваем. Бальные танцы переносятся на другой раз.
— Я вспомнила. — Беверли, с мокрыми от слез бледными щеками, вскинула на Билла огромные глаза. — Я вспомнила все. Мой отец прознал о вас. Погоня. Бауэрс, и Крисс, и Хаггинс. Как я бежала. Тоннель… птицы… Оно… Я помню все.
— Да, — подал голос Ричи. — Я тоже.
Эдди кивнул:
— Насосная станция…
— И как Эдди… — прервал его Билл.
— Расходимся, — подвел черту Майк. — Отдохните. Уже поздно.
— Пошли с нами, Майк, — предложила Беверли.
— Нет. Мне надо все запереть. И я хочу кое-что записать. Если угодно, протокол собрания. Много времени это не займет. Вы идите.
Они двинулись к двери, особо не разговаривая. Билл и Беверли шли рядом, Эдди, Ричи и Бен — чуть позади.
Билл открыл и подержал дверь, пропуская Беверли. Она поблагодарила его, и, когда выходила на гранитные ступени, Билл подумал, какой юной она выглядит, какой ранимой… С ужасом понял, что может вновь влюбиться в нее. Попытался подумать об Одре, но Одра осталась так далеко. Сейчас, наверное, она спала в их доме во Флите, где как раз вставало солнце, и молочник уже начал развозить молоко.
Небо над Дерри вновь затянули облака, и на пустой улице густыми полосами лежал низкий туман. Перед собой они видели Общественный центр, узкий, высокий, викторианский, окутанный темнотой. Билл подумал: «Что бы ни бродило по Общественному центру, оно бродило в одиночестве». [312] Ему пришлось подавить безумный смешок. Их шаги отдавались как-то слишком громко. Рука Беверли робко коснулась его руки, и Билл с благодарностью сжал ее.
— Все началось до того, как мы успели подготовиться, — сказала она.
— А мы ко-огда-нибудь успевали по-одготовиться?
— Ты успевал, Большой Билл.
Прикосновение ее руки вдруг стало восхитительным и жизненно необходимым. Он задался вопросом, а каково это, коснуться ее грудей второй раз в жизни, и предположил, что он все узнает уже сегодня ночью. Более полные, зрелые… и его рука найдет волосы, когда накроет ее возвышающийся лобок. Он подумал: «Я любил тебя, Беверли… я люблю тебя. Бен любил тебя… он любит тебя. Мы любили тебя тогда… мы любим тебя теперь. И нам надо крепче любить тебя, потому что все началось. И пути назад нет».