— Простите, мне надо к своим, — говорит Том и пытается протиснуться мимо женщины.
Но Мера Тэль пройти не дает.
Ее лицо выражает проказливость, сексуальную жажду. Глаза так и манят, губы красны и блестят, покрытые гелем.
— Я знаю, кто ты, отец Том, — говорит Мера игриво. — Знаю, каков ты и чего хочешь.
Том пристально смотрит на нее и, кажется, узнает. Где-то он видел эту Меру Тэль. У нее татуировка в виде слезинки в уголке левого глаза. А левый глаз, как известно, дурной.
И отметку Том узнает.
Он видел такую за пять тысяч миль отсюда, в прошлой жизни.
Гетто-Нуово, Венеция 1777 год
Ни еврей Эрманно, ни католичка Танина в Бога не верят, однако оба молятся, как бы их никто не заметил, пока юноша провожает любимую до дома возле моста Риальто. Венеция — самый вольный город Европы, но евреи здесь по-прежнему несвободны. И если какой-нибудь юноша-иудей наивен настолько, что смеет по зову сердца покинуть пределы гетто, его ожидают штраф, заключение или побои.
Уже давно за полночь, и в небе впервые за несколько недель показались звезды. Любовники жмутся друг к другу; на лица их надвинуты капюшоны, руки сплелись, а тела греются от близости одного к другому.
Вот они подошли к дому Танины, и Эрманно хочет в чем-то признаться.
— У меня есть друг Эфран, посредник. Для турецких купцов он улаживает портовые дела. Его род подобным уже давно занимается, а еще торгует верблюжьей и козлиной шерстью.
Танина хмурится.
— Знаю, — спешит оправдаться Эрманно, — ты слишком прекрасна, чтобы носить столь грубые вещи, однако сказать я хочу не о том.
— О чем же?
— Мой друг знает многих куртизанок.
Танина снова хмурится.
— Еврейских?
Эрманно смеется над любимой.
— Ну разумеется, еврейских. Есть много евреек-куртизанок, способных осчастливить католиков и их необрезанные члены. Ты и сама должна бы знать.
Покачав головой, Танина опускает взгляд себе под ноги.
— Я об этом стараюсь не думать. Мать моя была куртизанкой, и в монастыре, где меня воспитывали, содержалось много других девочек, дочерей блудниц. Но лишь католичек. По крайней мере, так я считала.
Эрманно выпускает ее руку.
— Танина, ты была тогда маленькая и полна религиозных предрассудков. Кто-то из тех девочек, несомненно, принадлежал к нашему роду. Впрочем, не важно. Я не о том.
Танина оборачивается к любимому, а на ее ярком, будто луна, лице — игривое и проказливое выражение.
— Тогда, милостивый государь, не тяните более. О чем хотите мне сказать?
И юноша выпаливает:
— Гатуссо содержит куртизанок. У него их много. Эфран сам видел его с ними.
Танина лишается дара речи.
Своего нанимателя и его жену, Бенедетту, она знает уже лет десять. Они приютили сбежавшую из монастыря девчонку, дали ей кров и работу. Именно Бенедетта убедила Танину заняться живописью, а Гатуссо присматривал, чтобы девушка получала достаточно денег, всегда одевалась и кушала надлежащим образом.
— Не верю, — отвечает Танина, печально мотая головой.
— Я не лгу.
Кровь закипает в жилах Танины.
— Я ведь даже не знаю этого твоего Эфрана. Так с чего мне верить? И как он узнал моего хозяина?
— Эфран общается с одной из куртизанок Гатуссо. Она и сказала.
Танина останавливается.
— С одной из? — Ее лицо искажается гневом. — Ты говоришь «с одной из», как будто у Гатуссо куртизанок… целый легион!
Внезапная догадка поражает Танину. Фрагменты прошлых событий сливаются. Девушка и не думала о них, но теперь… В кладовой она как-то раз нашла дешевую маску и запятнанное женское исподнее в куче мусора. Выброшенный пузырек духов, которые пахли совсем не так, как духи синьоры Гатуссо…
Эрманно вновь берет Танину за руку.
— Прости, любовь моя. Я вовсе не хотел тебя огорчить, просто подумал: ты должна знать. На случай, если хозяин скажет тебе нечто такое… или предложит.
— Что за глупость! — Она высвобождает руку.
Остаток пути до самого дома любовники идут молча.
Новости Эрманно испортили вечер, и когда влюбленные целуются на прощание, то в поцелуе страсти нет.
Перед тем как войти в дом, Танина освобождает волосы из-под ворота плаща и оборачивается.
— Эрманно, — просит девушка, — не говори больше о синьоре Гатуссо. Он человек хороший, и подобную чепуху про него я слышать не желаю.
Кивнув, Эрманно разворачивается в обратную сторону.
А ведь, по слухам, никакой Лауро Гатуссо не хороший.
Остров Марио, Венеция
Вито Карвальо сидит напротив миллиардера в старинном кресле, которое стоит больше, чем годовое жалованье майора. Вито приглядывается к богачу и совсем не понимает, кого перед собой видит. Марио Фабианелли вовсе не кажется обрюзгшим наркоманом, не выдает агрессии. Напротив, его хоть сейчас на обложку журнала «Мэнс хэлс». Такой он модельный и обаятельный.
Хозяин и карабинер пьют эспрессо, запивая кофе ледяной водой, возле большого окна с видом на задний двор. А цепной пес, адвокат Дино Анчелотти, вертится у ног хозяина, так и норовя гавкнуть, встрять в разговор.
Беседа проходит по принципу вопрос — ответ в обе стороны: цель создания коммуны, цель визита полиции… «Небеса» — или «Н3б3са», как говорит Марио, это культурное затворничество. Дворцового типа к тому же. Особняк полон дорогих скульптур, картин, а декор близок к гостиничным стандартам; тянет на четыре звезды самое меньшее. Недурно хиппи устроились.
— У меня живут совершенно бесплатно, — говорит Марио. — Единственное условие пребывания здесь — творчество. Каждый рисует, пишет, сочиняет музыку.
— Зачем? — спрашивает Вито.
— Когда-то Венеция служила примером всему миру в поисках прекрасного и удовольствий. Хочу, чтобы она вернулась к прежней роли.
К идеализму Марио не придерешься. Тем более Вито, покинув убойный отдел в Милане, сам убедил себя в необходимости отхода от дел. Отставив чашку с напитком, он достает из кармана снимок.
— Вы узнаете этого человека?
Марио берет фотографию и всматривается в нее, прекрасно понимая, что за малейшей его реакцией следят.
— Нет, не узнаю, — отвечает миллиардер. — Полагаю, он мертв? Обычно если полицейский показывает снимок человека, то этот человек либо мертв, либо пропал.
Вито убирает фотографию обратно в карман пиджака.