Интересно, какая она, старшая сестра, где она и что с ней стало? Что с ее деревянной шкатулкой и долей материнского наследства?
Томмазо думает и о матери, пробуждая чувство, которое долго в себе хоронил. Прижимает к груди серебряную табличку и возвращается в монастырь. Между Томмазо и табличкой теперь неразрывная связь. На мгновение юноша мысленно увидел, как мать одаряет дитя первой игрушкой.
Во многих окнах горят свечи: святые братья спешат закончить дела и занятия до завтрака. А в голове у Томмазо вертится предупреждение: «Пусть вам и больно, однако будет лучше (для тебя, сестры и для всех), если ты не станешь искать сестру».
И Томмазо решает сделать то, что сделать должен был в самом начале. Он идет в кабинет к аббату. Натянутые нервы звенят, когда он стучится в тяжелую дубовую дверь.
— Да, войдите.
Щелкнув ручкой из кованого железа, Томмазо входит в кабинет.
Аббат — полный человек, ему под шестьдесят. Волосы его черны, как сажа, и ломки, а седые брови жестки и торчат. Он сидит, опустив голову, за широким столом и пишет что-то; на столе почти ничего нет, кроме тяжелого медного распятия, по бокам от которого стоят два подсвечника.
Пишет аббат, судя по всему, официальное письмо — на белой бумаге с водяным знаком в виде голубя. Послание отправится либо в церковный суд, либо в суд права, Томмазо не сомневается. В руке у аббата заточенное вручную гусиное перо, которое он макает в черные чернила. Цвет продиктован протоколом; пользоваться иным столь важной особе не приличествует.
Отложив наконец перо, настоятель монастыря спрашивает:
— Да, брат? Чем могу помочь?
Томмазо подходит к краю стола.
— Мать оставила для меня деревянную шкатулку, в которую я только что заглянул. И нашел вот это.
Он выкладывает серебряную табличку на стол.
Откинувшись на спинку стула, аббат сцепляет на животе пальцы рук и смотрит на Томмазо, как бы говоря: продолжай.
— Изделие, похоже, из серебра, и мать оставила мне его в наследство. Однако на обратной стороне есть странные письмена, а на лицевой изображен гаруспик. Хотелось бы узнать о табличке и почему мать оставила ее мне.
Потянувшись через стол, аббат подвигает табличку ближе к себе.
— Пусть она побудет здесь, брат. Я поищу для тебя сведения об этой вещице.
Тут же вспоминается просьба матери не оставлять предмет без присмотра.
— При всем уважении, преподобный отец, последней волей моей матери было не доверять ни в чьи руки эту табличку.
Аббат тепло улыбается и говорит:
— Дитя мое, при мне вещица в полной безопасности. И потом, как могу я что-то выяснить, если ты столь плотно прижимаешь ее к груди? Ну, позволь?
Томмазо чувствует смущение, но табличку отдавать не спешит.
— Я счастлив показать ее вам, но отдавать не рад. Может, достаточно изучить табличку при мне?
Святой отец теряет терпение.
— Где твоя вера, брат? — Он недобро смотрит на Томмазо. — Если не доверяешь мне, то не веришь и Богу! Эта вещь растлевает тебя. Ну-ка, отдай.
И все же Томмазо не спешит расставаться с табличкой.
Тогда аббат выходит из-за стола и становится лицом к лицу с Томмазо.
— Ты пришел за помощью и сам же проявляешь недоверие, оскорбляя меня. Отдай мне эту вещь, немедленно. Иначе наложу на тебя епитимью до воскресенья.
Томмазо не согласен с таким решением. Он хочет оставить табличку себе и покинуть комнату. И точно так же не смеет ослушаться аббата и потому кладет табличку на протянутую руку, чувствуя, как сердце опускается.
Развернувшись, аббат возвращается к себе на рабочее место.
— Ступай на службу, — велит он Томмазо. — Доброго дня тебе.
Томмазо кивает и уходит. Он ошибся и подвел покойную мать.
Остров Марио, Венеция
Погоня Тома Шэмана за воображаемой Тиной грозит сорвать визит карабинеров на остров. Однако — к немалой забаве окружающих — Том признается, что бывшая любовница ему только привиделась и что он принял за Тину хорошенькую, но слегка праздную художницу Лизу, которая как раз была на кухне.
За нелепую ситуацию цепляется Анчелотти. Он задает Вито и Валентине жару, вынудив майора извиниться перед хозяином-миллиардером и покинуть особняк вместе с большей частью команды.
Остается только Валентина. Она беседует с Франко Цанцотто, главой охраны, которого находит невероятно пугающим. На что Франко, собственно, и рассчитывает.
Полицейских он ненавидит. С детства они были его заклятыми врагами. Время прошло, но отношение к легавым не изменилось.
Цанцотто, не таясь, поедает Валентину взглядом — от холеных лодыжек до тонкой шеи, — как если бы симпатичная девушка-лейтенант была последним мороженым в пустыне.
И пока Франко ведет Валентину по длинному, обшитому деревом коридору, девушка старается не обращать внимания на похотливые взгляды. Есть дела поважнее.
Тупик. Франко привел ее к двойным сводчатым дверям из дуба.
— Откройте, пожалуйста.
Франко сладострастно ухмыляется.
— О, с удовольствием.
Выбирает ключ из увесистой связки и отпирает два висячих замка — в верхней и нижней частях дверей. Отодвигает железные засовы и сует ключ в скважину большого медного замка. Проворачивает.
Изнутри лодочный сарай удивителен.
Просто огромен.
— Постойте! — командует Валентина идущим позади офицерам. — Сначала фотограф.
Стройная женщина, ростом ниже Валентины, брюнетка с короткой стрижкой и наглым взглядом карих глаз, открывает металлический чемоданчик. Внутри — фотокамера «Никон».
Цанцотто прижимается к Валентине и шепчет:
— Мне бы вашу фотографию. Снимок нас с вами я бы никогда не забыл.
Не скрывая отвращения, Валентина отвечает:
— Не сомневаюсь. — Присутствие Франко заставляет ее нервничать и торопиться. — Быстрее, Мария. Давно уже надо было все приготовить.
Ну вот, оскорбила фотографа в лучших чувствах.
К Валентине снова прижимается начальник охраны.
— Когда закончите, позвольте, я отвезу вас домой. Вы мне попозируете, а потом и я вам.
Валентина отмахивается, пытаясь прогнать запах его пропитанного чесноком дыхания.
— Может, вы дадите мне поработать? Или я арестую вас за препятствие следствию.
Франко бросает на нее в ответ сердитый взгляд, но все же отходит. Сука, говорят его глаза. Фригидная полицейская сука.
Валентина подходит к стене мониторов. Сейчас они выключены.