Уф.
Да, я знала, что Джордж Грей был вполне заурядным человеком. Да, он был из тех, кто предпочитает стоять на terra firma [27] . У Джорджа не было ни странностей, ни капризов. Пытаясь быть cтрастным и романтичным, он зачастую выглядел откровенно глупым. Но зато он с обезоруживающей искренностью признавался, что начисто лишен воображения и не способен к полету фантазии. На нашем третьем свидании он сказал:
Положи передо мной бухгалтерский отчет, и я буду увлено изучать его часами — с таким же наслаждением, как кто читает хороший роман. Но вот слушать симфонию Моцарта для меня потерянное время. Я не понимаю, что там слушать.
Не нужно искать в музыке какой-то смысл. Тебе просто должно нравиться то, что ты слышишь. Знаешь, Дюк Эллингтон однажды сказал: «Если музыка приятнга на слух, значит это хорошая музыка».
Он смотрел на меня с нескрываемым восхищением.
Ты такая умная.
Ну, это громко сказано.
Ты такая культурная.
Но ты тоже не из Бронкса, Джордж. Я хочу сказать, ты ведь учился в Принстоне.
Это вовсе не гарантия того, что выйдешь оттуда культурным человеком, — сказал он, и мы оба расхохотались.
Мне нравилась его самоирония. Нравилось и то, с каким упоеним он забрасывал меня книгами, пластинками, билетами в театр и на воскресные филармонические концерты — хотя я и знала, что для Джорджа слушать произведения Прокофьева в исполнении оркестра под управлением Родзински равносильно двум часам в кресле дантиста. Но он никогда и виду не показывал, будто ему скучно. Ему нравилось доставлять мне удовольствие, нравилось учиться.
Он был прожорливым читателем — увлекался в основном увесистыми фактографическими книгами. Он был, пожалуй, единым известным мне человеком, кто прочел все четыре тома «Мирoвoro кризиса» Черчилля. Беллетристика, как он признавался, не особенно его интересовала. «Но ты можешь подсказывать мне, что нужно прочесть».
Так я подарила ему «Прощай, оружие!» Хемингуэя. На следующее утро он позвонил мне на работу.
Боже, что за книга, — сказал он.
Ты уже прочитал?
Еще бы. Как же он здорово пишет, правда?
Да, у Хемингуэя этого не отнимешь.
И про войну… так грустно.
А тебя тронула история любви Фредерика и Кэтрин?
У меня слезы текли по щекам, когда я читал финальную сцену в госпитале.
Мне приятно это слышать.
Но знаешь, о чем я подумал, когда дочитал книгу?
О чем же, любимый?
Если бы ей попался хороший американский доктор, она бы наверное, выкарабкалась.
Мм… никогда об этом не думала. Но пожалуй, да, ты прав.
Не то чтобы я обвиняю швейцарских врачей…
Да и Хемингуэй, наверное, тоже не это имел в виду.
Просто, знаешь, после этой книги я бы определенно не хотел, чтобы ты рожала в Швейцарии.
Я тронута.
А что еще я могла сказать?
Да, что поделать, он был таким ординарным. Но я решила, что вполне смогу ужиться со столь прозаичным человеком, ведь главное, чтобы он был порядочным, ответственным, и меня так и подкупало его внимание ко мне. День свадьбы неумолимо приближался, и все это время я старательно глушила в себе сомнения о будущем с Джорджем, мысленно повторяя: он такой замчательный.
Да, хорошо, я не возражаю, — сказал Эрик после того, как наконец познакомился с Джорджем. — Он дружелюбный парень. Пожалуй, слишком дрркелюбный, если честно.
Как можно быть слишком дружелюбным? — спросила я.
Он очень хочет понравиться. Прямо из кожи вон лезет, чтобы угодить.
Но это ведь не самое плохое качество, не так ли? К тому же он, понятное дело, нервничал перед встречей с тобой.
С чего ему вдруг нервничать? — удивился Эрик.
Для Джорджа встреча с тобой — это все равно что встреча с отцом. Он чувствовал, что, если ты не одобришь его кандидатуру, свадьба может не состояться.
Большей глупости трудно придумать.
Он немного старомоден…
Старомоден? Вернее сказать, он из палеозоя. Впрочем, мнение мало что значит, ты ведь все равно не послушаешь моего совета.
Это неправда.
Тогда ответь мне: если бы я сказал, чтоо считаю его катастрофой для тебя, непоправимой ошибкой, ты бы согласилась со мной?
Конечно нет.
Вопросов больше не имею.
Но ты ведь так не считаешь?
Как я уже сказал, он вполне нормальный парень.
Просто нормальный?
Мы ведь мило пообщались, не так ли?
В этом он был прав. Мы встретились втроем после работы в баре стеля «Астор» на Бродвее — так было удобнее Эрику, поскольку радиостудия, где он работал, находилась за углом. Джордж чертовски нервничал. Я чертовски нервничала. Эрик был чертовски спокоен. Я заранее предупредила Джорджа о том, что мой брат отличается своеобразным мышлением, а его политические взгляды чуть левее центристских.
Тогда мне не следует говорить ему о том, что я вхожу в комитет по выдвижению губернатора-республиканца Дьюи на пост президента?
У нас свободная страна, ты можешь говорить Эрику все, что пожелаешь. Но только знай, что он до мозга костей демократ, ненавидит Республиканскую партию и всех, кто ее поддерживает. И тем не менее я никогда и ни за что не позволю диктовать тебе, что говорить, а что нет. Выбор исключительно за тобой.
Он подумал над моими словами, потом сказал:
Пожалуй, я не буду затрагивать политику.
И ему это удалось. Точно так же, как удалось на удивление толково поговорить с Эриком о нынешнем состоянии Бродвея, о работе федерального театрального проекта (Эрик даже предался воспоминаниям о годах работы с Орсоном Уэллсом), задать несколько умных вопросов о том, вытеснит ли новомодное средство информации под названием «телевизор» старое доброе радио (на мой брат едко заявил: «Оно не только убьет радио… но и снизит общий уровень культуры населения процентов на двадцать пять»).
Меня порадовало (и тронуло) то, как выгодно подал себя Джордж, развив темы, особенно интересные моему брату… тем более что я лишь однажды обмолвилась ему о том, что Эрик когда-то работал в федеральном театральном проекте. Но в этом был весь Джордж — как всегда, педантичный, хорошо подготовленный, умеющий расположить к себе собеседника. Слушая, как он ведет интеллигентную беседу о предстоящем бродвейском сезоне — при этом прекрасно зная, что театр на самом деле Джордж утомляет, и он, должно быть, за неделю до этой встречи штудировал «Вэраети» и другие шоу-бизнесовские журналы, — я испывала к нему настоящую любовь. Потому что знала: он делает это ради меня.