Короче говоря, он пытался. И я тоже. Пыталась приспособиться к домашней жизни — к жизни вдали от режущих слух ритмов и многоликости большого города. Я пыталась приспособиться к ведению хозяйства, стать той, кем я втайне клялась никогда не становиться: провинциальной домохозяйкой.
И больше всего я пыталась приспособиться к браку — к этому ощущению общего пространства, общих занятий, общих целей и судьбы. Только в глубине души я знала, что ничего общего между нами нет. Если бы не та биологическая случайность, наша помолвка давно была бы расторгнута (тем более после знакомства с его властной матерью). Но вместо этого мы были вынуждены играть в хозяев собственного дома, притворяться счастливыми молодоженами, втайне сознавая, что все это обман. Потому что не было никакой опоры в наших отношениях — ни дружбы, ни взаимопонимания. Не говоря уже о любви.
Я чувствовала, что и Джордж об этом знает. Прошел месяц после свадьбы, а нам уже не о чем было говорить. Да, мы вели разговоры, но вымученные, скучные, прерываемые долгим молчанием. У нас не было общих интересов. Его друзья по Коннектикуту были типичными членами загородных клубов. Мужчины, казалось, могли говорить только о гольфе, индексе Доу Джонса и злодеяниях Гарри Трумэна. Женщины обменивались кулинарными рецептами и советами по воспитанию детей, планировали утренние посиделки за чашкой кофе, поглядывали на меня с большой подозрительностью. И не потому, что я кичилась своим нью-йоркским прошлым. Я сходила на три утренника, честно пыталась участвовать в обсуждении проблем послеродовых растяжек и выпечки по-настоящему сочного бисквита. Думаю, они чувствовали, что все это мне неинтересно. Я не была «одной из них». Я казалась им слишком ученой, сдержанной и совсем не увлеченной своим новообретенным статусом замужней женщины. Я действительно очень старалась вписаться в их круг, но чужака всегда можно унюхать. Тем более когда этим занимается сплоченная клика домохозяек.
Эрик настоял на том, чтобы навещать меня раз в неделю. Он caдился на поздний утренний поезд, отходящий с Центрального вокзала, и проводил со мной целый день, а уезжал на вечернем поезде в 6:08… как раз, чтобы не встретиться с Джорджем. Я готовила для нас ланч. Потом, если была хорошая погода, я договаривалась с Джо Фланнери, хозяином гаража (мы с ним очень подружились), насчет велосипеда для Эрика, и мы ехали на Тоддз-Пойнт и проводили день на пляже.
Я тебе кое-что скажу, Эс, — признался Эрик однажды в середине мая, когда мы валялись на песке, нежась под ранним летним солнцем. — Старый Гринвич, может, и есть самый пресный уголок земного шара… но за это побережье я готов простить ему все.
Этот берег — мое лекарство, — сказала я.
Все так плохо, да?
Ну, он, конечно, не бьет меня обрезком трубы и не приковывает цепью к батарее…
По крайней мере, это было бы колоритно…
Я громко рассмеялась:
У тебя все-таки пристрастие к черному юмору, Эрик.
Ты только сейчас догадалась?
Нет, но, возможно, в содоме и гоморре Манхэттена твой юмор не так бросался в глаза.
В то время как здесь, в сердце утонченного аристократизма…
Если бы ты жил здесь, тебя бы сочли антихристом. И возможно, спалили бы прямо на изумрудной лужайке.
Как ты это выдерживаешь?
Я часто прихожу сюда.
Скучаешь по городу?
Всего лишь раз пять за час.
Тогда скажи ему, что ты хочешь вернуться обратно.
С таким же успехом я могла бы сказать ему, что хочу переехать в Москву. Как бы то ни было, его мать и слышать об этом не захочет. А если Джулия Грей чего-то не хочет слышать, значит, тема закрыта.
Готов поспорить, она сует свой нос повсюду.
Причем не скрывая этого. Бесстыдно. В первые две недели она нас не трогала. Но теперь, когда медовый месяц позади, она звонит мне каждый день.
Повезло.
Я никогда раньше не говорила этого ни о ком… но я действительно ненавижу ее.
Что, настолько все плохо?
Да.
И судя по всему, дальше могло быть только хуже. Поскольку отныне я была законной супругой ее сына, миссис Грей считала себя вправе контролировать каждый мой шаг. К тому же она ясно дала мне понять, что рассматривает меня исключительно в роли несушки потомства рода Греев.
Она звонила мне каждый день, ровно в девять утра.
Здравствуй, дорогая, — коротко приветствовала она меня. И, не тратя время на обмен любезностями, переходила сразу к делу, сообщая о распорядке, который она составила для меня на этот день.
Я записала тебя на прием к лучшему акушеру Гринвича.
Но мне нравится местный доктор.
Ты имеешь в виду доктора Рейда?
Да, я имею в виду Питера Рейда. Его кабинет в пяти минутах ходьбы от моего дома, и, что самое главное, мне с ним комфортно.
Я уверена в том, что он очень милый. Но тебе известно, где он учился медицине? В университете Макджилла, в Монреале.
Это отличный университет. И насколько мне известно, в Канаде рождаются дети. Так что я не сомневаюсь в том, что доктор Рейд…
Она перебила меня:
Моя дорогая, Макджилл, может, и неплохой университет, но это не американский университет. В то время как специалист, к которому я тебя отправляю, — доктор Айзенберг — учился в Гарварде. Ты ведь слышала про Гарвард, не так ли, дорогая?
Я промолчала.
Ко всему прочему, он еще главный акушер «Дркторз хоспитал», практикует и на Манхэттене, и в Гринвиче. И он еврей.
А при чем здесь это?
Из евреев всегда получаются лучшие доктора. Это как-то связано с их врожденным чувством социальной неполноценности, которое заставляет их быть более добросовестными и скрупулезными. Потому что им все время нужно трудиться больше других, чтобы доказать свою состоятельность. Тем более в случае доктора Айзенберга, который до сих пор пытается получить членство в Гринвичском загородном клубе. Я надеюсь, ты не против того, что тебя осмотрит еврей, дорогая?
Конечно нет. Я против тог, чтобы мне указывали, к какому доктору идти.
Но, дорогая, ведь мы оплачиваем твое медицинское обслуживание…
Платит мой муж…
Нет, дорогая. Зарплаты Джорджа хватает на то, чтобы oплатить услуги доктора Рейда, но не такого светила, как Милтон Айзенберг.
Тогда я не пойду к доктору Айзенбергу.
Конечно, пойдешь, дорогая. Потому что это наш внук. И мы должны дать ему самое лучшее.
Позвольте мне судить о том, какой доктор лучше подходит для…
Вопрос закрыт, дорогая. Визит к доктору Айзенбергу назначен на десять тридцать завтрашнего утра. Я пришлю за тобой такси к десяти часам.
Не попрощавшись, она повесила трубку. Когда в тот вечер я поделились своим возмущением с Джорджем, он только пожал плечами и сказал: