Тут только Войчемир заметил белый конский хвост, привязанный к древку копья. Точно — сотник. У тысячника таких хвостов целых три. — Это Уж… То есть Урс, он рахман, — Войча кивнул в сторону недомерка, который с совершенно безмятежным видом глядел куда-то в небо. — А я есть…
Войча для солидности прокашлялся и повторил:
— А я есть Войчемир сын Жихослава, Кеев кмет!
Оглай внимательно поглядел на Ужика и внезапно поклонился:
— Чолом, рахман! Да будет твоя молитва услышана Высоким Небом!
— Чолом! — откликнулся Ужик и добавил несколько слов по-огрски. Что именно, Войчемир от волнения не понял.
— Мы рады приветствовать на нашей земле рахмана, — продолжал Оглай. — Но что делаешь тут ты, Кеев кмет?
Войча замялся. Он помнил, что по условиям мира воины Светлого не могут без разрешения хэйкана переправляться через Денор. Надо же, нарвались!
— Постой… — сотник внимательно поглядел на Войчу. — Твое лицо мне знакомо. Я видел тебя в Савматс, в прошлом году! Ты…
— Войчемир я, — вздохнул Войча, — сын Жихослава…
— Кей Войчемир? — Оглай даже привстал в седле, и тут же по рядам всадников прошелестело: «Кей! Кей!».
— Да. Кей Войчемир.
— Племянник Светлого?!
Не дожидаясь ответа, сотник соскочил с коня и низко поклонился. Весь отряд тут же последовал его примеру. На миг Войча ощутил нечто вроде гордости. Не одному Ужику кланяются!
— Приветствую тебя, Кей! — Оглай резко взмахнул рукой. — Извини, что не узнал сразу.
Войча приосанился. Для кого он Зайча, а для кого — и Кей! Тридцать второй потомок Кавада — не шутка! Вспомнился Светлый, принимавший в Большом зале дворца огрское посольство. Войчемир нахмурился и важно проговорил:
— А здоров ли дядя мой. Великий Хэйкан Шету?
Кажется, он не ошибся. По хитрой посольской науке хэйкан для Войчи — «дядя», хотя на самом деле родство было более чем отдаленным — по Сваргу, женатому на сестре огрского владыки.
— Хэйкан здоров! — отчеканил Оглай. — А здоров ли Светлый Кей Мезанмир, государь сполотский и всей Ории?
— Дядя здоров, — не задумываясь, проговорил Войча, помня, что именно так положено отвечать В таких случаях.
Оглай покачал головой:
— Ты давно не был дома, Кей. Светлый болен — и очень тяжело. Хэйкан повелел Тай-Тэнгри и всем шайманам молиться за его здравие…
Войча совсем растерялся. Как же так? Значит, дядя действительно болен?
— Мне… Нам надо домой… — проговорил он нерешительно, но затем поправился и произнес веско, как и надлежит Кею:
— Сотник! Ты доставишь нас в Савмат! И немедленно!
Отчаянные крики смолкли, и теперь слышался лишь треск горящего дерева. Огонь вырывался из окон, подбирался к стропилам, плясал на высоком резном крыльце. Тех, кто заперся в доме, уже не было в живых, и пламя довершало свою страшную работу. На двор успел вырваться лишь один, но и он лежал неподалеку от крыльца со стрелой в спине. Огонь подступил вплотную, и оперение — длинные гусиные перья — вспыхнуло, затем загорелась стрела, а по белой окровавленной рубахе стали медленно расползаться черные пятна. — Почему они не сдаются? Улад спросил это, ни к кому не обращаясь, разве что к самому себе. Казалось, это уже не должно удивлять. Каждое село, каждый поселок приходилось брать с боем, но это мужество, бессмысленное и безнадежное, по-прежнему поражало.
— А ты бы сдался?
Сварг, стоявший рядом, оказывается, слышал. Молодой Кей мельком взглянул на брата. Тот стоял ровно, сжав тонкие бледные губы, и невозмутимо глядел на гибнущий поселок. Но спокойствие было кажущимся. Улад чувствовал — брат чем-то недоволен. Еще один выигранный бой, еще одна маленькая крепость, взятая приступом. Но что-то было не так…
Они наступали уже третью неделю. Лодьи шли вверх по реке, постепенно приближаясь к Корос-теню. Путь был недальний, но волотичи словно обезумели. Они атаковали днем и ночью, пускали, вниз по течению горящие плоты, травили колодцы и зерно в амбарах, резали тех, кто случайно шагнул за лесную опушку. Ни пепел сгоревших поселков, ни трупы, застывшие на острых кольях, ни обещание пощады — ничто не могло заставить сдаться тех, кто шел за Велгой, Улад окинул взглядом взятый поселок. Картина уже стала привычной: трупы у ворот, кметы с узлами, спешащие отнести добычу на лодьи, толпа пленных, которых подгони ют древкам и копий. Так было везде. Молодой Кей заметил Щеблыку, который покрикивал на молодых ополченцев, неумело вкапывающих в землю колья. На них предстоит висеть тем, кого взяли с оружием в руках. Остальных просто перебьют — кроме женщин, которых через несколько дней продадут вездесущим торговцам, слетавшимся на добычу, как навозные мухи.
Среди ополченцев Улад с удивлением заметил нескольких волотичей в знакомых белых рубахах, но тут же вспомнил. Отряд Антомира! Старый дедич собрал-таки своих людей. Теперь это стало проще, войско Кеев побеждало, как должно побеждать — сейчас и всегда.
— Она или дура, или прекрасный полководец, — негромко бросил Сварг, и младший понял, что брат говорит о Велге.
— П-почему? — удивился Улад. — Что она такого придумала? Посылает людей на верную смерть…
— Что придумала? — Сварг дернул плечом. — Вот это! Ладно, пойдем! Насмотрелись…
Делать в захваченном поселке было больше нечего, Кметы и сами завершат то, что начали. Молодой Кей мельком подумал, не забудут ли улебы оставить для своего командира его законную долю добычи — помоложе и покрасивее. Воины быстро заметили, что Улад не отказывается от таких подарков, и охотно отбирали молоденьких пленниц. Вначале Улад немного смущался, но потом привык. Он на войне, он в стране врага; эти дочери и сестры бунтовщиков иного не заслуживают.
Братья подошли к пристани, куда сносили добычу. Улад тут же заметил Кобника. На бродяге теперь была роскошная бобровая шуба, не хуже чем у Антомира, которую он постоянно носил, сгорая от жары. Впрочем, добычу ему таскать не приходилось, это делали кметы, которых Сварг специально приставил к чаклуну. Улад так и не понял, для чего. То ли охранять, то ли сторожить, а, может, и для того, и для другого.
Сварг оглянулся назад, где над лесом поднимался черный дым, и покачал головой:
— Что она задумала?
— А н-ничего не задумала! — резко бросил Улад, который теперь почти всегда заикался, когда приходилось говорить о Велге. Молодой Кей заметил это, но справиться с собой не мог. Его душила ненависть, и Улад даже не мог до конца понять, что тому причиной. Его злило, что сероглазая Гадюка красива и умна, но не это было главным. В девушке было еще что-то, и это «что-то» выводило из себя, не давая рассуждать трезво.
— Братишка! — широкая ладонь старшего мягко легла на плечо, и Улад тут же успокоился.