Среди сестер-мирянок пролетел какой-то странный шепоток. Одна из них, глянув в решительное лицо Фрейзе, пытавшегося мягко отстранить цеплявшуюся за него сестру Урсулу, со всех ног бросилась в сторону часовни, где монахини молились за упокой их усопшей сестры.
– Слезай! – кричала сестра Урсула, ухватив Фрейзе за плечо. – Я тебе приказываю! Я не позволю тебе осквернить ее тело после смерти! Не позволю увидеть святой лик нашей бедняжки!
– Скажи своему слуге, чтобы он немедленно слез с повозки, – тихо, но настойчиво потребовал дон Лукретили, чуть наклоняясь к Луке. – Какие бы подозрения тебя ни терзали, будет только хуже, если сейчас здесь разразится скандал. Делу это не поможет, а несчастные монахини и без того достаточно настрадались. Впрочем, все мы сегодня пережили немало. Повторяю: мы с тобой все можем выяснить позже, в моей часовне. А сейчас позволь монахиням попрощаться с сестрой, и пусть этот гроб наконец увезут.
Тем времени из дверей часовни во двор высыпала целая толпа монахинь; лица их были бледны от гнева. Увидев, что Фрейзе с ломом в руках стоит на похоронных дрогах, сестры бегом бросились к нему.
– Фрейзе! – крикнул Лука, желая предупредить друга, и в эту минуту монахини окружили повозку, заглушив крик Луки своими пронзительными воплями, которые звучали нараспев, точно хор безумных фурий, стремящихся растерзать своего врага. – Фрейзе, оставь!
Но он опоздал. Фрейзе уже успел поддеть своим ломиком крышку гроба и приподнял ее в тот самый момент, когда монахини, подбежавшие первыми, принялись стаскивать его с повозки. Крышка с жутким скрежетом приподнялась, взвизгнули накрепко забитые гвозди, и Фрейзе, без особого энтузиазма отодвинув в сторону одну из разъяренных, но весьма хрупких женщин, с победоносным видом кивнул Луке и сказал:
– Все в точности как ты и думал.
Первые из подбежавших монахинь тут же шарахнулись прочь от раскрытого гроба, шепотом рассказывая остальным о том, что успели увидеть. Другие, подойдя ближе, заставляли себя остановиться, чтобы не налететь на своих сестер, и кто-то в задних рядах, не выдержав страшного напряжения, повисшего над двором, и ничего не понимая, стал громко и растерянно спрашивать сквозь рыдания:
– Боже мой, что там еще может быть? Что же нам теперь делать, подскажи, Пресвятая Богородица?
Лука, решительно раздвинув монахинь, влез на повозку и встал рядом с Фрейзе. Потом заглянул в открытый гроб и чуть не ослеп от увиденного. Мертвая монахиня была вся обложена мешочками с золотом! Один из них, видно, прохудился, и тело покойницы так обильно покрыла золотая пыль, что она стала похожа на мумию египетского фараона. Позлащенным казалось не только тело покойной, но и внутренность ее гроба; пыль вызолотила лицо монахини, и даже медяки, прикрывавшие ее страшные распахнутые глаза, сияли теперь, как золотые. Золотые брызги сверкали в ее апостольнике, превращая монашеское одеяние в королевский наряд. Это был не труп, а какая-то жутковатая позолоченная икона, способная составить славу любому византийскому храму.
– Это все они, ведьмы! Это их рук дело! – вскричала сестра Урсула. – Это они положили украденное сокровище в гроб к своей жертве!
Лука только головой покачал, слушая, как она в последний раз пытается оправдаться и свалить вину на других. Его юное лицо было мрачно, когда он сказал, обращаясь одновременно и к ней, и к дону Лукретили:
– Я обвиняю тебя, сестра Урсула, в убийстве этой молодой женщины, сестры Августы, которую ты отравила с помощью белладонны. Ты постоянно давала ей эти ядовитые ягоды, желая вызвать у нее странные сны и галлюцинации; ты «угощала» белладонной и других сестер, тревожа мирную и безмятежную жизнь монастыря и имея тайное намерение обвинить в этих беспорядках госпожу аббатису и изгнать ее отсюда. Я обвиняю вас, дон Лукретили, в том, что вы вступили в сговор с сестрой Урсулой; в том, что вы обманом изгнали синьору Изольду из родного дома, завладели замком и земельной собственностью, которые, согласно завещанию вашего отца, должны были достаться ей в наследство; в том, что вы подстрекали сестру Урсулу заниматься незаконной добычей, то есть кражей, золота, принадлежащего аббатству, а вас обоих обвиняю в попытке незаконно сбыть это золото, принадлежащее госпоже аббатисе, вывезя его за пределы аббатства в гробу сознательно умерщвленной вами монахини; кроме того, я обвиняю вас обоих в клевете, ибо вы оба выдвигаете ложные обвинения в колдовстве против госпожи аббатисы и ее рабыни, имея намерение погубить их.
Дон Лукретили рассмеялся, пытаясь обратить это в шутку, и воскликнул:
– Похоже, ты и сам грезишь наяву! Эти монахини и тебя довели до безумия! У тебя уже ум за разум заходит!
Лука покачал головой:
– Нет, я вовсе не грежу.
– Но где свидетельства? – еле слышно пробормотал брат Пьетро. – Свидетельства? Ведь нет никаких свидетельств…
– Рабыня Ишрак никогда добытого золота не продавала. Как нам сказала сама сестра Урсула, эта женщина никогда не покидала пределов аббатства. Значит, ни она, ни сама госпожа аббатиса никогда никакой выгоды от промывки золотоносного песка не имели. Однако сестра Урсула прямо обвинила их в этом и даже назвала улицу в Риме, где расположены лавки торговцев золотом. Стало быть, единственными людьми, которые пытались вывезти добытое в этом месяце золото за пределы аббатства – причем именно сейчас и именно в этом вот гробу, – могут быть только сестра Урсула, исполнявшая обязанности алмонера этого монастыря, и сам дон Лукретили. Единственная монахиня здесь, безусловно демонстрировавшая определенные признаки богатства, – это сестра Урсула; в этом легко убедиться – достаточно взглянуть на ее шелковые нижние юбки и дорогие кожаные туфельки. Итак, она вступила в сговор с хозяином этих земель, желая изгнать его сестру из аббатства и самой стать его настоятельницей, а потом разделить с доном Лукретили добытое золото.
Дон Лукретили молча посмотрел на брата Пьетро, на Фрейзе, на Луку, на своих стражников и клерков, на братьев-доминиканцев. Затем повернулся к застывшим в изумлении монахиням, которые, покачиваясь, точно белые лилии в поле, шелестели: «Что он такое говорит? Что он говорит, этот чужак? Он явно говорит о нас что-то дурное! Он, кажется, обвиняет нас? Кто он такой? Что-то мне он не нравится! Неужели это он убил сестру Августу? Неужели он и есть тот самый призрак Смерти, который являлся ей в видениях?»
– Что бы ты сейчас ни сказал, что бы ты ни выдумал, как бы ты ни попытался обвинить меня и сестру Урсулу, ты со своими подручными в явном меньшинстве, – с тихим торжеством промолвил дон Лукретили, глядя на Луку. – Вы трое можете прямо сейчас без опаски покинуть аббатство, а можете через несколько минут лицом к лицу встретиться с толпой этих безумиц. Это уж как вам самим будет угодно. Но предупреждаю: они, по-моему, так горят жаждой мести и настолько утратили разум, что готовы разорвать вас на куски.
А толпа монахинь – их собралось более двух сотен – подходила все ближе, теснясь возле повозки с гробом и глядя на ту «позолоченную икону», в которую превратилась невинная и несчастная сестра Августа. Свистящий шепот этих женщин звучал точно шипение тысячи змей, ибо они видели, как их покойная сестра лежит в открытом гробу, буквально купаясь в золоте, а Фрейзе, этот насильник и осквернитель ее праха, стоит рядом с ломом в руках, точно воплощая собой все зло и всю мерзость мира.