– И только-то? – спросил я.
– Ирония твоя неуместна. В каком-то смысле мне потребовалось двадцать лет, чтобы добыть этот отчет.
Я понял. Связи Левина, сложившиеся на протяжении долгих лет полицейской службы и теперь задействованные на рынке взаимных услуг и доверия, не подвели и на сей раз. Неудивительно, что он брал за свою работу до пяти сотен в день. Я сообщил ему о встрече в четыре, и он сказал, что приедет и представит нам мнение правоохранительных органов о данном деле.
«Линкольн» остановился как раз в тот момент, когда я захлопнул телефон. Мы находились перед тюрьмой «Твин-Тауэрс». Зданию не было и десяти лет, но черный смог уже начинал намертво въедаться в его песочного цвета стены, окрашивая их в безрадостный серый. Это было печальное и отталкивающее место, в котором я проводил слишком много времени. Я открыл дверь машины и вышел, чтобы ступить в него снова.
При входе имелось специальное окно, где выдавали пропуска только адвокатам, что позволило мне обойти длинную очередь посетителей, пришедших повидаться со своими близкими, сидящими в одной из башен. Когда я сообщил служащему фамилию заключенной, которую пришел навестить, он вбил ее в компьютер, но ни словом не обмолвился, что Глория Дейтон находится в медчасти и недоступна для посещения. Он напечатал на принтере пропуск, сделал бейдж и велел прикрепить его к одежде и не снимать, пока нахожусь на территории тюрьмы. Затем попросил меня отойти от окошка и подождать сопровождающую.
– Это займет несколько минут, – сказал он.
Из предыдущего опыта я знал, что мой сотовый телефон не работает на территории тюрьмы, а если бы я вышел за ее пределы, чтобы позвонить, то мог бы пропустить свой эскорт, и тогда пришлось бы проходить всю процедуру заново. Поэтому я не стал суетиться и начал изучать лица людей, что пришли навестить своих близких. В основном здесь находились черные и цветные. Большинство лиц выражали будничность происходящего. Все они, вероятно, знали здешние порядки куда лучше меня.
Минут через двадцать крупная женщина в форме служащей охраны вошла в приемную и забрала меня. Я догадывался, что сейчас бы ее, с такими габаритами, не взяли на службу в ведомство шерифа. В ней было фунтов сто лишнего веса, и, похоже, передвижение в пространстве составляло для нее проблему. Но я также знал, что если уж кто-нибудь начинал там служить, то уволить его было практически невозможно. Пожалуй, единственное, что могла бы эта тетка сделать, случись в тюрьме побег, – это привалиться всей своей тушей к двери, дабы удержать ее в закрытом состоянии.
– Извините, что так долго, – сказала она мне, пока мы ждали в специальной «ловушке» между дверьми, в башне, где помешались женщины. – Мне пришлось пойти ее поискать, чтобы удостовериться, что она еще у нас.
Она подала сигнал в висящую над следующей дверью видеокамеру: мол, все в порядке, – и дверь с клацаньем отворилась. Баба протиснулась внутрь.
– Она находилась в медчасти, ее приводили в порядок, – добавила охранница.
– Приводили в порядок?
Я не знал, что в тюрьме практиковалась наркотерапия, которая включала в себя «приведение в порядок» наркозависимых.
– Да, она пострадала, – сказала служительница. – Малость поранилась в потасовке. Она сама вам расскажет.
Я оставил на этом расспросы. В некотором смысле я испытал облегчение, что медобработка не касалась – по крайней мере напрямую – наркотерапии или последствий передозировки.
Женщина провела меня в комнату для адвокатов, где я бывал не раз с разнообразными клиентами. В подавляющем большинстве это были мужчины, и вовсе не оттого, что я шовинист. Причина состояла в том, что мне всегда тяжело защищать женщин. Любая женщина в тюрьме: от проститутки до убийцы – а мне доводилось встречать и тех и других – это что-то горькое, жалкое и унизительное. Я заметил, что почти всегда мотивы их преступлений связаны с мужчинами, которые так или иначе использовали их в своих целях, жестоко обращались с ними, совращали, подвергали насилию, бросали, причиняли боль. Я это вовсе не к тому, что сами женщины не должны нести ответственности за свои поступки или что никто из них не заслуживал наказания. Среди женщин есть хищники, успешно конкурирующие с хищниками мужчинами. Но и в этом случае виденные мной женщины-заключенные разительно отличались от собратьев-мужчин из соседней башни. Мужчины и в тюрьме продолжают жить по законам привычной жизни: с помощью силы, обмана, уверток. У женщин, после того как за ними захлопывается дверь камеры, почему-то больше ничего не остается.
Комната для посещений состояла из ряда кабинок, в которых адвокаты и клиенты могли сидеть и переговариваться, разделенные восемнадцатидюймовой перегородкой из оргстекла. В застекленной будке в конце помещения сидел служитель и наблюдал, предположительно не подслушивая. Если требовалось передать клиенту какие-то бумаги, их сначала показывали через стекло этому служителю для одобрения.
Я подошел к кабинке, и мой эскорт удалился. Потом я подождал еще десять минут, прежде чем та же самая охранница появилась по другую сторону прозрачной перегородки, но уже с Глорией Дейтон. Я сразу заметил у нее фонарь под левым глазом и одинокий крестообразный стежок поверх маленькой рваной ранки на лбу, у самых волос. У Глории Дейтон были иссиня-черные волосы и оливковая кожа. Когда-то она была красива. Да, когда я представлял ее в первый раз, лет семь или восемь назад, она была очень красива. Той красотой, что ошеломляет, а потом ты встаешь в тупик, когда видишь, что она не нашла ей иного применения, кроме как продаваться незнакомым людям. Но сейчас, на мой взгляд, клиентка выглядела попросту огрубевшей. Черты лица стали неестественно жесткими. Над ней трудились далеко не лучшие пластические хирурги – да и в любом случае что они могут сделать с глазами, так много повидавшими?
– Микки Мантл, [14] – произнесла она. – Ты вновь пришел за меня биться?
Она сказала это голосом маленькой девочки, который, видимо, пользовался успехом у ее клиентов и на который они с готовностью отзывались. Только вот по мне, он звучал просто нелепо в сочетании с этим туго натянутым ртом и безжизненно-стеклянными, как у куклы, глазами.
Она всегда называла меня Микки Мантлом, хотя к моменту ее рождения великий бейсболист уже давно сошел со сцены и она едва ли могла что-то знать о нем или его игре. Для нее это было просто имя. Подозреваю, она с тем же успехом могла бы называть меня Микки-Маусом – с той разницей, что мне бы это, пожалуй, не слишком понравилось.
– Попытаюсь, Глория, – ответил я. – Что с твоим лицом? Как это случилось?
Она лишь отмахнулась:
– Небольшое разногласие с одной девушкой в нашей общаге.
– Насчет чего?
– Так, женская дребедень.
– Ты что, употребляешь прямо здесь?