За ужином все весело болтали, стараясь не упоминать о войне. Дети рассказывали Амадее о своих друзьях, школе, любимых занятиях. Ребекка неожиданно нашла для нее идеальное имя: «Мамадея». Всем оно понравилось, и ей тоже. Теперь они стали Мамадеей и папой Рупертом.
Дни летели незаметно. В понедельник Руперт возвращался в Лондон, но приезжал каждую пятницу и оставался до понедельника. Он неизменно поражался тому, как хорошо умеет Амадея обращаться с детьми. И был до глубины души тронут, узнав, что она решила сделать на первой же неделе. Прочла, как это делается, и устроила детям настоящий шаббат [3] , соблюдая все правила. Зажгла свечи и читала молитвы. Это было первой субботой, которую дети справили за последние пять лет. У Руперта выступили слезы на глазах, а дети выглядели так, словно вернулись назад, туда, где родились, где остались их родные.
— Я и не подумал об этом. Откуда ты знаешь, что нужно делать?
— Прочла в книге, — пояснила Амадея, радуясь, что сделала доброе дело. Когда-то в истории ее семьи тоже были такие субботы, хотя тогда она об этом и не подозревала.
— Вряд ли нечто подобное проделывают в монастыре, — смеясь, пошутил Руперт. Амадея укоризненно покачала головой. Но она на него вовсе не сердилась. Им было хорошо вместе. И легко друг с другом. Амадея поняла это уже в Париже, во время выполнения первого задания. Как-то они разговорились о тех временах, ностальгически вспомнив атласную сорочку и коротковатую пижаму. Руперт обожал поддразнивать ее.
— Если бы ты отодвинулась от меня еще чуть дальше, наверняка повисла бы в воздухе, как индийский йог, — поддел он.
— А мне показалось ужасно забавным, когда ты переворошил постель на следующее утро, — хихикнула она, хотя тогда не в их интересах было возбуждать лишние подозрения.
— Нужно же было поддерживать репутацию! — величественно провозгласил он.
Лето промелькнуло со сказочной быстротой, и Амадея даже почти не скучала по монастырю; она была слишком занята: шила, читала, играла с детьми, журила озорников и вытирала слезы неудачникам. Амадея говорила по-немецки с теми, кто помнил слова, и учила язык с остальными, убеждая нерадивых, что лишние знания еще никому не мешали. Под ее крылышком дети процветали. И Руперт любил приезжать домой на выходные.
— Как жаль, что она монахиня, — грустно заметила как-то Марта, завтракая с Рупертом и пользуясь отсутствием Амадеи, которая с мальчиками отправилась порыбачить на озере, расположенном совсем неподалеку, на территории поместья. Дети называли его Озером папы.
— Я тоже так считаю, — откровенно признался он, хорошо зная, как твердо Амадея настроена вернуться. Они редко говорили об этом, но он старался не разубеждать ее.
— Я иногда об этом забываю, — улыбнулась Марта.
— Да и я тоже.
— Как по-твоему, ты можешь убедить ее? — осторожно поинтересовалась девочка. Дети часто говорили об этом. Все они хотели, чтобы Амадея осталась с ними навсегда.
— Сомневаюсь, детка. Видишь ли, все это не шутки. Мамадея очень серьезно к этому относится. И она очень долго была монахиней. Шесть лет. Пойми, с моей стороны даже нехорошо отговаривать ее.
Марте почему-то показалось, что он скорее говорит это себе, чем ей.
— Но я, все же, считаю, что попытаться стоит, — с непривычной для нее твердостью возразила она.
Руперт улыбнулся, но не ответил. Временами он тоже так считал. Но не осмеливался заговорить об этом. Он боялся, что Амадея рассердится и немедленно уедет. Некоторые темы по-прежнему оставались запретными. Кроме того, безмерно уважая Амадею, Руперт не знал, с чего начать такой важный для них разговор. К этому времени он хорошо знал, какой упрямой Амадея может быть, особенно если это касалось ее веры. Она была женщиной сильной воли и не раз напоминала ему погибшую жену, хотя они были очень разными. Просто его жена тоже имела обо всем свое мнение.
Глядя на Амадею с детьми и на свою странную семью, Руперт иногда жалел, что так и не женился. Но во многих отношениях Амадея была для него больше чем женой. Они провели вместе чудесное лето. И до начала занятий успели съездить с детьми в Брайтон. Он толкал коляску Амадеи вдоль набережной, пока дети, буквально обезумев от восторга, затевали шумные игры. Амадея то и дело с затаенной тоской поглядывала на пляж, но колеса буксовали в песке, так что Руперт вновь вывез ее на тротуар.
— Иногда мне так хочется встать, размять ноги и побежать к воде, — пробормотала она, хотя прекрасно научилась обходиться и коляской, часто ездила сама на полной скорости и при необходимости без труда догоняла детей.
— Может, тебе стоило бы снова обследоваться у доктора? — предложил Руперт. Амадея не была у специалистов почти три месяца. При выписке ей объяснили, что больше ничего не смогут сделать. Либо чувствительность в ногах вернется, либо нет. Пока никаких изменений не было. И об улучшении тоже речи не шло, хотя Амадея никогда не говорила на эти темы. Руперт впервые слышал ее жалобы.
— Не думаю, что он чем-то поможет. И вообще об этом не думаю. Дети не оставляют времени.
В ее глазах засветилась нежность, как всегда, когда речь заходила о ребятне. Нежность, заставлявшая Руперта желать, чтобы отношения между ними были не только дружескими.
— Спасибо за то, что привез меня к себе и позволил заботиться о детях, — благодарно прошептала Амадея.
Она никогда еще не чувствовала себя такой счастливой, если не считать первых лет в монастыре. Но здесь ее каждый день ожидали радостные неожиданности. Ей нравилось быть Мамадеей почти так же, как сестрой Терезой. Но в глубине души Амадея знала, что все когда-нибудь закончится. Дети вернутся домой. Им нужны их родные. Конечно, Руперт все для них делает; общаясь с ними, он всегда вспоминает погибших сыновей. Их фотографии были развешаны по всему дому. Йен и Джеймс. А жену Руперта звали Гвинет. Она была из Шотландии.
— Не знаю, что бы мы делали без тебя, — честно признался Руперт, садясь на скамью, откуда можно было наблюдать за детьми. Амадея подкатила кресло поближе к нему. Она выглядела спокойной и счастливой, словно напряжение, так долго сковывавшее ее, ушло навсегда. Длинные светлые волосы развевались на ветру. Она часто оставляла их распущенными, как и их девочки. Амадея любила причесывать девочек, вспоминая, как когда-то мать расчесывала волосы ей и Дафне. Странно, как повторяется история, поколение за поколением.
— Я уже и не помню, как мы жили до тебя, — рассеянно обронил Руперт, но следующие его слова начисто лишили ее дара речи.
— В следующий четверг я улетаю на задание, — объявил он. Конечно, это было тайной, но он настолько доверял Амадее, что не хотел ничего скрывать от нее.
— Никуда ты не летишь! — выпалила она, словно от нее что-то зависело. Но, судя по выражению его глаз, все уже было решено.