— Лечу, — тяжело вздохнул Руперт. Ему совсем не хотелось покидать ее и детей. Он так любил приезжать домой на выходные! Но в Европе шла война, которую еще только предстояло выиграть.
— В Германию? — выдавила из себя Амадея, стараясь не показать ужаса, клещами стиснувшего сердце. Оба понимали, насколько это опасно. А ведь Амадея уже не представляла себе жизни без Руперта.
— Что-то в этом роде, — неопределенно бросил он. Ну конечно, она понимала, что он не может сказать, куда направляется. Такое не говорится даже близким родственникам. Совершенно секретные сведения… А он к тому же связан присягой. Куда же его забросят на этот раз? В Германию или Францию? А может, еще страшнее, на фронт? Ей самой несказанно повезло: столько бойцов Сопротивления убиты, а она все эти годы, будто заколдованная, оставалась цела и невредима. А вдруг и Руперт…
— Жаль, что я не могу лететь с тобой, — вдруг сказала она, словно забыв о своем состоянии. Но что она может? Жалкий инвалид, способный только помешать, а не помочь.
— А мне не жаль, — отрезал Руперт. Не хватало еще, чтобы она опять рисковала жизнью! Довольно и того, что она успела сделать. Хорошо еще, что дело кончилось инвалидным креслом, а не могилой!
— Я буду волноваться за тебя, — встревоженно проговорила Амадея. — Ты надолго?
— Трудно сказать, — пожал плечами Руперт. Значит, и эти сведения засекречены. Но ее одолевало предчувствие, что ждать придется долго, а спрашивать не было смысла.
Амадея долго молчала, затем взглянула на Руперта. Ей столько нужно было ему сказать, но как найти слова?
Да и у него был скован язык, и на сердце было тяжело.
На обратном пути дети заметили, что Амадея непривычно молчалива, и Берта спросила, не больна ли она.
— Нет, просто устала, солнышко. Это все свежий морской воздух.
Она ни словом не обмолвилась детям о новом задании Руперта.
Ночью Амадея долго лежала, думая о нем и об опасной командировке. Руперт тоже глаз не мог сомкнуть.
Их спальни располагались в разных концах коридора. Сначала Амадея была поражена роскошью обстановки. Ей отвели лучшую гостевую спальню. Она попросила хозяина поместить ее в одну из комнат, предназначавшихся горничным, но он и слушать ничего не захотел, заявив, что такая девушка, как она, заслуживает лучших покоев.
Амадея противилась как могла. Трудно в таких условиях соблюдать обет бедности. Все другие она свято соблюдала.
На следующее утро Руперт, как всегда, уехал в Лондон. Дети мирно спали, ничего не зная о готовящейся поездке и о том, что их папа Руперт может не вернуться. Амадея была скована страхом. Но до отъезда на задание Руперт попросил разрешения провести в Суссексе день и ночь среды.
В этот день в ожидании Руперта Амадея нервничала, волновалась, не находила себе места и даже накричала на одного из мальчишек, разбившего окно крикетным шаром, что было уж совсем на нее не похоже. Правда, потом она извинилась перед ним за этот срыв. Парень отмахнулся, объяснив, что его мать была куда нетерпеливее да и орала куда громче, чем вызвал невольный смех Амадеи.
Она почувствовала невероятное облегчение, увидев выходившего из машины Руперта, и, обняв его, нежно поцеловала в щеку. Ей так хотелось расспросить его, но она понимала, что это невозможно. Оставалось молиться за него. И верить, что он вернется.
А он… он только и мог пообещать ей, что все будет хорошо.
Они старались не говорить на эту тему и дружно поужинали с ребятишками в парадной столовой, что обычно делали только в особых случаях. Но дети сразу почуяли что-то неладное.
— Папа Руперт уезжает по делам, — бодро объявила Амадея, но старшие дети, пристально глядя ей в глаза, уже понимали серьезность этой поездки. Амадея была непривычно обеспокоена.
— Убивать немцев?! — восторженно взвизгнул Герман.
— Вовсе нет, — покачала головой Амадея.
— А когда ты вернешься? — расстроилась Берта.
— Не знаю. А вы должны заботиться друг о друге и о Мамадее. Я буду стараться побыстрее приехать, — пообещал он.
Перед сном дети по очереди обняли его и поцеловали. Руперт объяснил, что уедет очень рано, еще до того, как они встанут.
Дети ушли, а Руперт с Амадеей все говорили и говорили. Обо всем и ни о чем. Просто им было хорошо и уютно вдвоем.
Только перед рассветом он отнес ее наверх и усадил в коляску. Когда его здесь не было, ей обычно помогали старшие мальчики. Совместными усилиями, разумеется.
— Когда ты проснешься, меня уже здесь не будет, — с трудом выговорил Руперт, изо всех сил стараясь казаться беспечным. Но получалось плохо. Ему было страшно подумать о разлуке с ней.
— Ничего подобного, — улыбнулась Амадея. — Я еще с тобой попрощаюсь.
— Это вовсе не обязательно.
— Знаю. Но я так хочу.
Руперт слишком хорошо знал Амадею, чтобы спорить или возражать. Он поцеловал ее в щеку, и она не оглядываясь покатила к себе.
А он целых два часа лежал, пытаясь набраться храбрости, чтобы войти в ее спальню, обнять и высказать все, что было на сердце.
Но так и не осмелился. Боялся, что, вернувшись, уже не застанет ее. Между ними по-прежнему лежала преграда, которую он не мог преодолеть.
Ее выбор был для Руперта свят…
Верная своему слову, Амадея уже ждала в коридоре, когда с первыми лучами солнца он вышел из своей комнаты. Она сидела в кресле, накинув халат на ночную сорочку. В этом розовом одеянии, с распущенными по плечам волосами, Амадея выглядела совсем юной… А он казался чересчур серьезным и немного чужим в своем мундире, и Амадея отсалютовала ему, что заставило Руперта улыбнуться.
— Отнесешь меня вниз? — беспечно спросила она.
Руперт заколебался.
— Ты не сможешь подняться сама, а дети спят.
— У меня все равно есть там кое-какие дела, — солгала Амадея. На самом деле она хотела подольше побыть с ним.
Руперт осторожно отнес ее вниз, усадил на стул, прикатил кресло и помог ей перебраться в него. Амадея заварила чай, согрела для Руперта лепешку… и все темы для разговоров были исчерпаны. Оба понимали, что настал момент прощания.
Амадея проводила его до двери и выкатила коляску на крыльцо. В сентябрьском воздухе веяло холодком, и она поежилась. Руперт расцеловал ее в обе щеки.
— Береги себя, Мамадея.
— Я стану молиться за тебя, — прошептала она, глядя ему в глаза.
— Спасибо.
Он так нуждался в ее молитвах. Его должны были сбросить с самолета в самом сердце Германии. Задание на этот раз было одним из самых сложных и, по мнению Руперта, должно было занять не менее трех недель.
Они долго смотрели друг на друга, прежде чем он отвернулся и решительно сбежал с крыльца, заставляя себя не оборачиваться. И уже садился в машину, когда она окликнула его.