Безрассудно, подумала Келси. Безрассудно и… восхитительно.
— В конце концов ты выиграл гораздо больше, чем одну лошадь.
— Я не мог проиграть. Это был один из тех удивительных дней, когда все складывается удачно и безумно везет во всем. Если у него был фул хаус, мне приходило каре. Если у него был стрит, мне приходил флеш. Но настоящие беды начались у Канингема тогда, когда он не сумел бросить игру вовремя. В конце концов он проиграл примерно шестьдесят — шестьдесят пять…
— Сотен? — нетерпеливо перебила Келси, и Гейб, очарованный такой наивностью, взял ее руку в свою и бережно поцеловал.
— Тысяч, дорогая моя, тысяч! Ему нельзя было их проигрывать, у него их просто не было. Наличными, во всяком случае. А он все повышал и повышал ставки и не пропустил ни одного кона.
— А ты, разумеется, приложил все усилия, чтобы привести его в чувство, — едко заметила Келси.
— Я сказал ему, что он делает ошибку. Он ответил, что все в порядке. — Гейб пошевелил плечами. — Кто я такой, чтобы спорить? К тому времени нас осталось всего четверо за столом, за которым мы провели часов пятнадцать, если не больше. Последний кон, начальная ставка — пять тысяч, никаких ограничений на повышение.
— Итого на кону было двадцать тысяч? Двадцать тысяч еще до того, как вы начали?
— И больше ста пятидесяти тысяч, когда остались только мы с Канингемом.
Вилка Келси остановилась на полпути ко рту.
— Сто пятьдесят тысяч долларов за одну партию?
— Он думал, что у него на руках выигрышная карта и продолжал торговаться. Я повышал последним и положил в банк еще пятнадцать штук. Мне казалось, что так я положу конец его страданиям, но Канингем ответил тем же.
Келси медленно поднесла к губам бокал и отпила глоток, чтобы промочить внезапно пересохшее горло. Она чувствовала себя так, словно сидела вместе с Гейбом за тем же столом, где от того, как ляжет карта, зависели проигрыш или победа.
— Это почти четверть миллиона долларов. Гейб ухмыльнулся.
— Ты действительно быстро учишься. Мне было жаль его, но я погрешил бы против истины, если бы сказал, что не наслаждался моментом, когда выложил свой бубновый флеш против его каре. У него не было наличных, — Гейб подлил шампанского в ее бокал, — а имущества едва хватило бы, чтобы покрыть проигрыш, так что мы заключили сделку. Можно сказать, что Канингем поставил свою ферму и проиграл ее.
— И ты вышвырнул его вон?
Гейб слегка наклонил голову, разглядывая Келси.
— А как бы ты поступила на моем месте?
— Не знаю, — ответила Келси после недолгого размышления. — Но не думаю, чтобы у меня хватило духа вышвырнуть человека из его собственного дома.
— Даже если он сел играть на деньги, которых у него не было?
— Даже в этом случае.
— Значит, у тебя мягкое сердце. Мы заключили сделку, — снова сказал Гейб, — которая удовлетворила нас обоих. Благодаря тому, что я играл, не имея почти никаких шансов, я получил то, о чем мечтал всю жизнь.
— Хорошенькая история. Ты, наверное, познакомился с несчастным Биллом Канингемом на ипподроме?
— Нет. Во всяком случае, это не была наша первая встреча. Я работал на него.
— Здесь? — Келси положила вилку на стол. — Ты здесь работал?
— Я прогуливал лошадей после тренировок, сгребал навоз, чистил сбрую. На протяжении трех лет я был одним из конюшенных мальчиков Канингема. Тогда у него была неплохая конюшня. Разумеется, сами лошади его никогда особенно не интересовали — для него это были просто деньги. Что касается людей, которые за ними ухаживали, то о них Билл заботился еще меньше. Наши комнатки были не больше, чем собачья конура, — тесные, грязные, душные. Билл не верил, что можно получать отдачу от капитала, вложенного во что-то, что он считал ненужными усовершенствованиями.
— Но навряд ли ты денно и нощно думал о том, как бы отобрать у него дом и начать в нем жить.
— Да, подобные мысли нисколько не мешали мне спать по ночам. В конце концов я ушел от Канингема и некоторое время трудился в «Трех ивах». Вот это на-стоящая коннозаводческая ферма. У старого мистера Чедвика был, что называется, подход; есть он и у твоей матери. Когда я уходил оттуда — мне было тогда семнадцать лет, — я мечтал о том, что в один прекрасный день я вернусь сюда с карманами, битком набитыми деньгами, и куплю либо «Три ивы», либо ферму Канингема.
— И твоя мечта сбылась.
— Можно сказать и так.
— А чем ты занимался пока… пока тебя здесь не было?
— Это уже другая история.
— Справедливо. — От еды и шампанского Келси слегка разомлела и сидела, опершись подбородком на руку. — Готова поспорить, ты ненавидел этот дом а-ля мыс Код.
— Каждый его камень, каждую балку и каждый гвоздь, — подтвердил Гейб.
Келси расхохоталась и, откинувшись на спинку кресла, снова взяла в руки бокал.
— Ты начинаешь мне нравиться, — заметила она. — Надеюсь, ты все это не выдумал.
— Не выдумал. Как насчет десерта?
— Я больше не могу. — Келси с шутливым стоном отодвинулась от стола и поднялась, чтобы обойти комнату. — Когда я впервые увидела твой дом, мне показалось, что он выглядит по-провинциальному вызывающе. Думаю, я была права.
Она на мгновение закрыла глаза.
— Последнее место, откуда можно было повернуть.
— Что?
— Ничего. — Келси тряхнула головой и подошла ближе к окнам. — Наверное, это особенное чувство — глядеть в окно, видеть все эти просторы и знать, что все это принадлежит тебе.
— А какой вид открывается из твоих окон?
— Вид на ресторан, на крошечный торговый центр с дорогим и безвкусным бутиком, а также на превосходную бакалею. Моя квартира совсем недалеко от центра Вашингтона. Я думала, что так мне будет удобнее.
Гейб подошел к ней сзади, положил на плечи руки и повернул лицом к себе.
— Но это оказалось не так.
— Нет. — Легкая дрожь охватила Келси, когда его руки поднялись вверх по ее шее.
— И что ты собираешься делать дальше?
— Я еще не решила.
Его ладони коснулись щек Келси, а пальцы запутались в волосах.
— Я решил.
Гейб наклонился к ней. Его губы казались мягкими, осторожными, а поцелуй — легким, почти воздушным, дававшим обоим возможность отступить. Но Келси не отступила. Отступить ей не давали вкус его губ на ее губах и несильная, тупая, но явственная боль, порожденная ее желанием.
Она не отступила, она шагнула вперед и обвила руками его шею с безрассудством человека, бросающегося в пропасть. Их губы слились в горячем и страстном поцелуе.