— Ты приводишь меня в такую ярость!
— А ты делаешь меня таким счастливым, — возразил Дасти.
Гневное выражение на ее лице сменилось изумленным, а глаза широко раскрылись.
— Ты — моя Марти, — неожиданно сказала Марти.
— Это звучит не так, как другие оскорбления.
— А я — твоя Сьюзен.
— О, только не это. Ведь нам придется сменить все наши полотенца с вышитыми монограммами.
— Целый год я обращалась с нею так же, как ты сейчас обращаешься со мной. Старалась развлекать ее, постоянно подкалывала, чтобы вывести из состояния жалости к себе, пыталась поддержать ее дух.
— Ты ведь была настоящей злобной сукой, да?
Марти рассмеялась. Ее смех, дрожащий, готовый вот-вот перейти в рыдание, напоминал смех в опере, когда трагическая героиня испускает колоратурную трель, без остановки переходящую в дрожащее контральто отчаяния.
— Да, я была сукой, была насмешливой дрянью — потому что я так люблю ее.
Дасти, улыбаясь, протянул к ней правую руку.
— Ну вот, мы можем идти.
Она сделала шаг из своего убежища, но остановилась, не в состоянии двигаться дальше.
— Дасти, я не хочу быть Сьюзен.
— Я знаю.
— Я не хочу… зайти так далеко.
— С тобой этого не будет, — пообещал он.
— Я боюсь.
Изменив своему общеизвестному пристрастию к яркой одежде, Марти сегодня обратилась к темной стороне своего гардероба. Черные ботинки, черные джинсы, черный пуловер и черная кожаная куртка. В своем одеянии она походила на байкера, собравшегося на похороны товарища. В этом строгом облачении она должна была производить впечатление жесткой, твердой и грозной, как сама ночь. Но вместо этого она казалась такой же эфемерной, как тень, съеживающаяся и тающая под лучами безжалостного солнца.
— Я боюсь, — повторила она.
Сейчас было время для правды, а не для шуток, и Дасти признался:
— Я тоже.
Преодолевая страх перед обнаружившимся смертоносным потенциалом, она взяла его за руку. Ее пальцы были совершенно ледяными, но прикосновение было прогрессом.
— Я должна позвонить Сьюзен, — сказала она. — Она ожидала моего звонка еще вчера вечером.
— Мы позвоним ей из автомобиля.
На протяжении всего пути из квартиры по общему вестибюлю, вниз по лестнице, через небольшой холл, где Скит на ярлыке своего почтового ящика зачеркнул «Колфилд» и карандашом написал «Фарнер», и на улицу. Дасти чувствовал, как рука Марти согревается в его ладони, и осмелился подумать, что сможет спасти ее.
Садовник, спозаранку вышедший на работу, увязывал в кусок мешковины остриженные ветви живой изгороди. Красивый молодой испанец с глазами, черными, как кротовая шубка, улыбнулся и кивнул им.
На лужайке рядом с ним лежали небольшие садовые ножницы и огромный двуручный секатор.
При виде лезвий Марти издала сдавленный крик. Выдернув руку у Дасти, она побежала, но не к этим мирным орудиям, которые превращались в ее воображении в оружие убийства, а прочь от них, к красному «Сатурну», стоявшему у тротуара.
— Disputa? — сочувственно поинтересовался у Дасти садовник, как будто у него самого был прискорбно обширный опыт споров с женщинами.
— Infinidad, — ответил Дасти, торопливо проходя мимо, и уже совсем подошел к автомобилю, когда до него дошло, что вместо слова «enfermedad», означающего «болезнь», он сказал «бесконечность».
Садовник смотрел ему вслед и не хмурился в замешательстве, но торжественно кивал, как будто за ошибкой Дасти в выборе слова скрывалась невероятная глубина.
Такова репутация мудрости, стоящая на основах, более зыбких, чем фундаменты воздушных замков.
Когда Дасти уселся за руль, Марти уже сидела на пассажирском месте, скорчившись, упершись головой в «торпеду». Ее трясло, она стонала. Она изо всех сил сжала колени, засунув между ними ладони, словно руки зудели от желания учинить погром.
— В перчаточном ящике есть что-нибудь острое? — спросила Марти, когда Дасти захлопнул за собой дверь.
— Не знаю.
— Он заперт?
— Не знаю.
— Запри его, ради бога.
Он послушно запер маленький замочек и включил двигатель.
— Побыстрее, — потребовала она.
— Ладно.
— Но поезжай не слишком быстро.
— Ладно.
— Но поторопись.
— Так как же мне ехать? — спросил Дасти, отводя машину от тротуара.
— Если ты будешь ехать слишком быстро, я могу попытаться схватить руль, вывернуть машину с дороги и перевернуть или же направить ее в лоб грузовику.
— Но ты, конечно же, не сделаешь этого.
— Я могу, — настаивала она, — и сделаю. Ты не желаешь увидеть того, что творится в моей голове, какие в ней возникают картины.
Заторможенность, вызванная приемом трех снотворных таблеток, покинула ее в считанные секунды, тогда как в животе Дасти все усиливалась изжога, вызванная пончиком с кремом и холодным молоком.
— О боже, — простонала она, — боже, прошу тебя, не позволяй мне видеть этот кошмар, запрети мне видеть его.
Скорчившись в жалкой позе, изнемогая от ужасных видений, которые незваными представали перед ее мысленным взором, Марти вдруг заикала. Почти сразу же икота сменилась сильными рвотными движениями, которые, конечно, заставили бы ее до капли извергнуть содержимое желудка, если бы в нем что-нибудь было.
С утра движение на улицах, по которым они проезжали, было довольно напряженным, но Дасти перескакивал из ряда в ряд, иногда рискованно втискиваясь в узкие промежутки между машинами, игнорируя гневные взгляды других водителей и отрывистый лай сигналов. Марти, казалось, неслась с крутой горы на неуправляемых санях эмоций, скользила по гладкому льду, а у подножия склона ее ожидал приступ паники. Дасти стремился оказаться как можно ближе к приемной доктора Клостермана на тот случай, если она на этом пути врежется в стену и обрушится в срыв наподобие того, свидетелем которого он оказался вчера вечером.
Хотя бесплодные рвотные позывы мучили Марти сильнее, чем когда-либо, она не испытывала никакого облегчения, и не столько потому, что ее желудок был пуст, сколько потому, что ей требовалось извергнуть воображаемую рвоту, порождаемую омерзительными образами, возникающими в ее сознании. Вероятно, ее рот был полон слюны, как обычно бывает при приступах рвоты, так как она несколько раз плюнула на пол.
В промежутках между приступами желудочных спазмов она жадно ловила воздух раскрытым ртом, ее горло наверняка должно было воспалиться от этих яростных хриплых вдохов. Помимо всего этого, Марти непрерывно сотрясала дрожь такой силы, что Дасти тоже передалась дрожь холодного отвращения, несмотря даже на то, что он, конечно, не мог вообразить себе тех ужасных видений, которые мучили его жену.