Гейбриел вежливо откланялся.
Но, будучи в глубине души человеком невежливым, он кружил вокруг дома до тех пор, пока не убедился, что все гости разъехались. И тогда он вернулся. Элетея подошла к двери, неся кашемировую шаль леди Понтсби.
– Я знала, что вы вернетесь за…
– За вами? – Он бросил взгляд на дорогую шаль и поджал губы. – Это не в моем стиле. Все эти узоры и бахрома. Я скорее…
– Негодяй? – Она сложила руки на груди, а он, не дожидаясь приглашения, вошел в холл и закрыл дверь, ведущую в тихую ночь. – Или взломщик? Гейбриел, я действительно спрашиваю себя, чем вы занимались все эти годы…
Он прошел рядом с ней по холлу, под геральдическими щитами, и его шаги заглушались топотом прислуги, которая сновала взад-вперед, унося со стола посуду и гася восковые свечи, освещавшие столовую и гостиную.
– Я передумал насчет десерта.
Она покачала головой, едва удерживаясь от улыбки.
– Вы вернулись слишком поздно.
– И мне ничего не достанется?
– Полагаю, еще осталось немного бренди и кекса…
– Я не этого хочу, – сказал он с прямотой, от которой она широко раскрыла глаза.
– Не знаю, что вам ответить, Гейбриел, – сказала она, помолчав. – Конечно, я – скучное общество по сравнению с дамами, которых вы знали в Лондоне.
Он грустно усмехнулся:
– Вы шутите. Известно ли вам, какие это пустоголовые женщины?
– Не все они пустоголовые. Некоторые очень умны.
Гейбриел нахмурился:
– Ни одна из моих знакомых не умеет играть в «Ударь тапочкой».
– Вряд ли это можно считать интеллектуальным досугом.
Его глаза насмешливо сверкнули.
– Ни одна из них никогда не могла обыграть меня в вист.
– Вы нам поддаетесь, Гейбриел.
Он помолчал, стал играть на ее сочувствии:
– Вы хотя бы немного представляете себе, как одиноко в Лондоне такому человеку, как я?
Ее ответ застал его врасплох:
– Не более одиноко, чем мне здесь.
Он уставился на нее, поняв, в чем она призналась.
– Я не могу его заменить, да?
– Я никогда не стану сравнивать вас с ним, – сказала она пугающе свирепым голосом.
Он выпрямился. Когда же он научится держать рот на замке? Теперь он испортил их шутливый разговор, вспомнив о другом человеке.
– Прошу прощения. Я знаю, как глубоко вы любили…
– Я не любила.
– Что?
Она не любила Джереми? Неужели она говорит серьезно? Конечно, нет.
Элетея повернулась, явно смущенная. Он подумал, что она не решается произнести чтимое ею имя Джереми вслух, боясь какого-то эмоционального срыва. Хотя он и был недоволен тем, что ее горе так глубоко и она ищет утешения, соблазняя картежника, – такое у него сложилось мнение, – он все же не был сильно обескуражен и не собирался отказываться от того, что судьба давала ему в руки.
Он привлек ее к себе и поцеловал в затылок. Она задрожала, но не отстранилась. Кровь в нем закипела от предвкушения будущих наслаждений.
«Что бы я ни сделал, пожалуйста, не дай мне упустить этот шанс». Потому что как бы отчаянно он ни хотел ее, она по-прежнему оставалась его милой девочкой со смелым сердцем – девочкой из тех, самых мучительных дней его прошлого. Он предпочтет умереть, прежде чем навлечет на нее позор.
Он медленно привлек ее ближе к себе, стиснул руки у нее под грудью, заглушив в себе стон наслаждения. Все его чувства обострились. Это было восхитительно. Ему нравилось, как она прижалась к нему, словно между ними было что-то большее, чем просто желание.
– Предупреждаю вас, – шепнул он ей в шею, – не приглашайте меня в вашу постель ради шутки.
– Вы хотите меня, Гейбриел? – прошептала она, медленно поворачиваясь в кольце его рук, пока не оказалась к нему лицом, на котором блуждала какая-то неопределенная улыбка.
– Вы – самое глубокое мое желание.
Она вздохнула:
– Как красиво!
Он поцеловал уголки ее рта и обнял крепче.
– На вас производят впечатление красивые слова?
– Нет.
– Так я и думал.
Она на миг опустила глаза.
– А вы хотите произвести на меня впечатление?
– Я хочу этого сильнее, чем того, чтобы взошло солнце.
Элетея рассмеялась и снова подняла глаза.
– Глупые красивые слова. Но… его уже нет.
Он не знал, что сказать на это. Она явно погрустнела, заговорив о человеке, за которого должна была выйти замуж. Но ведь она сказала, что не любила его. Он отбросил локоны, падающие ей на лицо.
– Можно мне остаться?
Элетея внимательно всматривалась в его жесткое, мрачное лицо.
– В последний месяц вы показали себя славным мальчиком.
Гейбриел улыбнулся через силу:
– Мы с вами знаем почему.
– Я никак не думала, что вам понравятся наши простые удовольствия.
– Разве человек не может измениться?
– Наверное, может – кое в чем.
Она-то его хорошо знала. Но знает ли он ее? Не знает, но хочет узнать. Он взял ее за руку:
– Проводите меня в комнату.
– Только не в спальню. Горничная спит в соседней комнате. Наверху есть моя личная гостиная, где я читаю.
Он не собирался спорить. Ее рука казалась нежной и крепкой, и он не понимал, зачем она ведет его в комнату, знал только то, что не хочет увлечь ее ни в одно из известных ему темных мест.
Он пошел за ней наверх по боковой лестнице. Элетея сказала, что ей одиноко. Не ищет ли он слабых мест в ее обороне? Прошло больше года со дня смерти Джереми, а она до сих пор не может заставить себя произнести его имя. В прошлом Гейбриелу никогда не приходилось планировать свои романы. Всегда и всюду у него находилось для этого прекрасное время и прекрасное место.
А ныне он гибнет, не находя выхода.
Маленькая освещенная огнем камина гостиная была, судя по всему, ее личным убежищем. Книга, письма, корзинка с вязаньем. Место покоя и размышлений.
– Наверное, вам не следовало приглашать меня сюда, Элетея. Я знаю, что не могу заменить то, на что вы когда-то надеялись.
Она закрыла дверь, глаза ее сверкали от гнева.
– Откуда вам это известно?
Гейбриел покачал головой. Да простит его Бог, но он не хотел воспользоваться женщиной, настолько погруженной в горе, что ради мгновенного утешения она способна предложить себя какому-то распутнику. Но если он может заставить ее забыть о своей боли – и пусть утром она станет его презирать, – он не устоит.