– Я никогда не был святым, – сказал он. – Я возьму вас хотя бы ради того, чтобы облегчить вашу печаль.
Он ждал, что она станет возражать. А когда она промолчала, подвел ее к ложу – в темноте оно казалось чем-то вроде мягкой софы, на которой лежала шаль, подзорная труба и стопка бумаги. Он смахнул все это на пол, и она рассмеялась.
– Элетея, – сказал он и сам начал смеяться, – я сотню раз представлял себе это мгновение в своем воображении…
– Но в более прибранной комнате.
– Это не имеет значения. – Сейчас ничто не имело значения, кроме нее. Он привлек ее к себе и прошептал: – Можно, я вас раздену?
Она снова рассмеялась, на этот раз смех ее прозвучал неуверенно.
– Зачем? Вы же ничего не увидите здесь.
– Я мог бы прикасаться к вам. И я хочу вас ласкать.
Как легко его руки «сняли ее с якоря» и каким правильным казалось ей то, что он освободил ее от стесняющего корсета и рубашки. Он ласкал ее, дал ей время расслабиться, предвкушая дальнейшее. Он стал на колени, чтобы снять с нее чулки, и тут почувствовал, как она встревоженно напряглась.
– Гейбриел.
– Только не передумайте, – пробормотал он, резко поднимая на нее глаза. – Не заставляйте меня остановиться, иначе я умру.
В ее смехе ощущалась дрожь.
– Вы, кажется, полны решимости.
– Так оно и есть.
Он посмотрел на нее, увлеченный красотой ее обнаженного тела. Выступающие темные соски груди, округлый живот, пышные бедра. Она застенчиво улыбнулась, и у него перехватило дыхание.
Гейбриел улыбнулся в ответ:
– Я бы подумал, что это сон, если бы требования моего тела не говорили о другом.
– Я перестала верить в сны. – Она легко провела пальцами по его коротким черным волосам. – И не верила до тех пор, пока вы не вернулись.
Этим вечером он получил от нее столько намеков. Она открывала ему себя так тонко, что это должен был бы понять проницательный человек. А он не понял. Единственным оправданием ему могло служить лишь то, что желание лишало его возможности прислушиваться к чему бы то ни было, кроме его основных инстинктов. Завтра будет день, и можно будет поразмышлять над нюансами. Он мог только следовать за ней и справляться со своим желанием.
Он поцеловал ее лодыжку и мягкую впадинку под коленом. Потом встал, снял фрак и шейную косынку, расстегнул рубашку и панталоны.
– Вы никогда мне этого не простите, – грустно сказал Гейбриел, снимая сапоги.
Когда он повернулся к ней, обнажив свое сердце и тело, она молчала. Но кажется, ее не оттолкнули его шрамы и откровенное возбуждение. Ему оставалось только надеяться, что она считает его хотя бы вполовину таким же желанным, какой он считает ее.
– Откуда вы знаете, что я не прощу? – сказала она наконец. – Разве вы вообще меня знаете?
Он сел рядом с ней.
– Я хочу узнать. – Он погладил ее по лицу и обвил рукой ее шею.
– Я не та, какой была, – прошептала Элетея.
– Вы гораздо лучше, – прошептал Гейбриел и наклонился, чтобы поцеловать ее.
Будь на ее месте другая женщина, он приписал бы ее замечания ложной скромности и желанию подразнить. Но он хотел ее слишком сильно, чтобы раздумывать над тем, что она скажет. Будучи надменным дураком, он полагал, что обладает монополией на сердечную боль. Он воспринимал только то, что говорит ему внешность, да еще то, что мир наносил ему один удар за другим, а Элетея оставалась незапятнанной, совершенной молодой леди, безгрешной и милосердной. Каковой ей и полагается быть.
– Единственное, что я знаю, – сказал он, – это то, что я не покину вас, пока вы моя, и не погублю.
– А разве не это полагается делать повесам? – спросила она, на этот раз действительно поддразнивая его.
– Не всегда. – Он провел пальцем по ее шее, грудям, животу, ниже, пока она не задрожала. Но она не отодвинулась. Он чувствовал под своей рукой биение ее сердца. – Некоторые из нас просто губят сами себя.
– А вы думаете, что те, кому вы дороги, не страдают от этого? – спросила она и задохнулась, потому что его палец проник в ее ножны.
Ее тело напряглось, но не от сопротивления, а от отчаянного желания. А потом раскрылось, медленно тая.
Его голос стал грубым.
– Значит ли это, что я вам дорог?
Она двигала бедрами, жаждая большего.
– Разве это не понятно?
– Вы избрали меня?
Она заглушила стон. Что бы он ни делал с ней, этого осторожного проникновения было достаточно, но ей хотелось большего. Но откуда он это знает, коль она сама этого не понимает?
Его рука замерла. Она попыталась сжать бедра, перевести дух.
– Очень жаль, – сказал он; голос у него был низкий, неотразимый. – Я должен был уехать тогда, но… если бы я не уехал, разве от этого что-нибудь изменилось бы?
– Да. Наверное… да.
– То есть?
– Тогда… тогда меня не обручили бы с… ним.
Что она пытается ему сказать? Что ее утрата так глубока, что она предпочла бы вообще никогда не любить Джереми?
– Был ли рядом с Хазлеттом другой мужчина? – спросил он медленно, затаив дыхание, с почти не бьющимся сердцем.
Она обвила рукой его шею. Тронула выпуклый шрам.
– Вы вернулись сюда сегодня, чтобы выяснять историю Хелбурна или чтобы ласкать меня? – весело спросила она.
Он прижал ее к софе.
– Я был бы дураком, если бы отказался от такого предложения, потому что в вашем присутствии я почти ничего не соображаю.
– Его уже нет, Гейбриел, – сказала она призрачным шепотом. И тихо добавила: – Мне бы хотелось, чтобы его никогда не существовало.
– Вы уверены, что этого хотите?
– Нет. Но все равно – сделайте это. Чего я хочу – так это забыть.
Она видела на его лице удивление и надеялась, что он не попросит объяснений. Она сказала правду. С Гейбриелом она забывала те периоды своей жизни, которые казались ей отвратительными. И что бы ни произошло между ними сейчас – это ее выбор. Да. Сегодня ночью она сделает выбор.
Она спрятала лицо в изгиб его крепкого плеча. От него слегка пахло мускусом и одеколоном. Как чудесно! Кожа у него была горячая, под щитом силы переплелись мускулы и сухожилия. Как соблазнительно дать ему волю над собой! Оттаять. И – зима кончится.
– Когда мы соединимся, – сказал он, целуя ее в голову, – будут определенные последствия, с которыми нам придется столкнуться.
– Вы говорите о зачатии?
Когда это она стала так откровенна в житейских делах? В зеркале времени, она осталась невинной, нетронутой. Или это он не усвоил какие-то более глубокие уроки жизни? Искренен ли он с ней? А она?