– Ничего, Клим Олегович, справишься, – ободряюще похлопал его по плечу Лускус после заседания.
– Бред какой-то! – фыркнул Клим. – И главное – море, говорят, в фамилии звучит! Ели-сее-в. Тьфу, идиотизм на марше. Чего ты смеешься? Какой из меня моряк? Тут корабли надо строить, экипаж подбирать, плавать… или как там у них на флоте говорят? Ходить?
– Не у них, – хитро прищурил глаз Лускус. – У вас. Теперь так говорят у вас, господин адмирал!
Клим махнул рукой и ушел формировать штаб флота. В тот же день он отдал приказ мобилизовать рыбаков по всему побережью и сформировать из них команды для трех судов. Семьи будущих моряков отныне должны были получать продовольственный паек за государственный счет.
– Я не подпишу этого! – кричал секонд-министр, брызгая слюной. – Вы создаете опасный прецедент…
– Хорошо, тогда я подаю в отставку, – спокойно ответил ему Клим. – А чтобы уж наверняка, еще и застрелюсь. Ну, так как?
Бойц вздохнул, пробормотал:
– Шантажист.
И поставил свою подпись. Флот свободной Медеи начал обретать зримые, материальные черты…
Как водится, одна проблема обязательно тащит за собой другую, та, в свою очередь, – третью, четвертую, пятую, и так чуть ли не до бесконечности. Елисееву поначалу пришлось решать массу вопросов, казалось бы, с флотом вовсе никак не связанных. Денно и нощно пропадал он на заводе, сидел с инженерами в конструкторском бюро, ездил на рудники, на верфи, домой забегая буквально на пару минут – сменить рубашку да поцеловать жену и дочку.
Его домом стало тряское седло трицикла, основной пищей – крепчайший чайкофский. Клим разучился нормально разговаривать, теперь он все время орал, перемежая слова руганью. Иной раз приходилось пускать в ход кулаки, частенько командующий несуществующим еще флотом сам брался за топор, кувалду, подставлял наравне со всеми плечо под литую пирсовую сваю или наваливался грудью на паровой заклепщик. Он похудел, почернел лицом и оброс густой бородой. Рыбаки-матросы и мастеровые на верфях называли его «наш адмирал» и уверяли всех остальных, что Клим дал клятву, святой обет Матушке Марии – не бриться, пока корабли не будут спущены на воду.
Так прошло два месяца. За это время удалось сделать, по сути, невозможное – все три «корыта», как Клим называл про себя флот, обрели латунно-бронзовую плоть и стали явью. Конечно, предстояло еще установить на них вооружение, подготовить все внутренние помещения, и главное – отладить ходовые установки, но в общем и целом самая трудоемкая часть работ оказалась позади. Корпуса кораблей покачивались на воде «у стенки», и, стоя на наблюдательной площадке «Матушки Марии», Клим вглядывался в далекий северный горизонт, ощущая себя если не Петром Первым, то по крайней мере кем-то из птенцов его гнезда.
Но самые большие сложности начались, когда корабли запустили турбины и начали делать пробные выходы в море. Едва только берег скрывался из виду, как у всех, кто был на борту, наступала самая настоящая дезориентация. Сияющая Эос в небе, бликующий океан вокруг. Потерять землю Клим не боялся, все же Зоряная звезда всегда указывала общее направление на север, но возвращаясь из тридцатикилометровых походов, эскадра обязательно промахивалась мимо пирсов, причем промахивалась на несколько километров. С такой точностью нечего было и думать отыскать в океане Седьмой остров.
Захваченная у противника карта давала точные координаты, но чтобы следовать им, нужны были приборы – компас и прочее навигационное оборудование. Грейты, не мудрствуя, использовали для создания карты спутниковые снимки. Елисеев никак не мог понять принципов наложения координационной сетки. Вся затея с морским походом оказалась под угрозой, о чем Клим и доложил на Военном совете.
Помощь пришла неожиданно. В один прекрасный день на верфи появились стэлмены. Они молча продемонстрировали охране медную пластинку с выбитым кодом Государственного канцлера и потребовали Клима.
Он принял стэлменов на мостике «Мардера». У крейсера были проблемы с центровкой валов, и Елисеев жил на борту корабля третий день, руководя процессом.
Стэлмены поднялись по трапу. Угрюмые, в черных плащах и тяжелых сапогах-гравиходах, на голенищах которых поблескивали потухшие головки индикаторов, они встали перед Климом, и старший выложил на стол небольшой полусферический камень с дугообразными прорезями, из которых торчало пять разноцветных кристаллов.
– Это гравун. Пятерней еще называют. Видишь, тут пять перстов. Три вот эти тебе без надобности, на них не гляди. Два осталось. Самый тонкий – вершак – всегда на ось указывает, и железо ему не помеха. Здесь на нордовую смотрит, а пояс перейдешь – на зюйду покажет. Другой перст светуном зовется. Он на центр массы звезды глядит, всегда, даже если она увалится. Понял?
Клим кивнул, потом спросил:
– А остальные… персты для чего?
Стэлмен недовольно нахмурился.
– Для Звездной Тропы. Там иной раз по нюху вообще ходим, и без гравуна нельзя – в ядро можно попасть. Тебе эти персты без надобности, еще раз говорю. А с вершаком и светуном дальше сам разберешься.
– Спасибо. – Клим протянул стэлмену руку.
– Поводыря благодари, – буркнул тот в ответ и руку не пожал.
Стэлмены спустились с мостика и покинули борт «Мардера». Больше Клим их никогда не видел.
Две бессонные ночи провел он над диковинным прибором звездных бродяг, прежде чем разобрался, как с его помощью ориентироваться в открытом море. Затем по трофейной карте Клим собственноручно проложил курс до Седьмого острова и вздохнул с облегчением – еще одна задача решена.
Приехав в Фербис поинтересоваться, как идет работа над авиационной составляющей их наступательной диады, Клим не застал канцлера в кабинете. Секретарша объяснила, что шеф уехал на завод, где запущен какой-то, как она выразилась, «большой молоток».
Ларчик открылся просто. Едва Елисеев пересек проходную, как тяжелый удар сотряс землю под ногами, в окнах зазвенели стекла. Охрана посмеивалась, глядя, как запыхавшийся адмирал испуганно озирается, пытаясь понять, в чем дело. Оказалось, что Шерхель и Чжао Жэнь запустили паровой молот большой мощности для проковки деталей, от которых требовалась повышенная прочность.
В кузнечном цеху нечем было дышать. В горнах калились бруски нейзильбера и бронзы с низким содержанием олова. Шумно ухали воздуходувки. Рокотал паровик, волокущий приземистые вагонетки. Рабочие, облаченные в одни набедренники, блестели потными плечами, волоча на цепных клещах пышущую жаром поковку. Молот, больше похожий на исполинский столб, зажатый меж двух Г-образных станин, висел в воздухе, готовый обрушиться на заготовку.
– Дава-ай! – истошно заорал кто-то из дымного облака. Клим заметил в стороне, на огороженной перильцами площадке, Лускуса, Шерхеля, Чжао Жэня, Жемчужникова и еще несколько человек. Немец, по обыкновению одетый в кожаный фартук, услышав крик, рванул рычаг. Молот ударил. Брызнули искры, опало пламя в печах. Ощущение было такое, будто где-то совсем рядом взорвался термобарический снаряд.