Едва не оглохнув, Клим перепрыгнул загородку и кивнул на окутанный паром и дымом молот:
– Мощная штука!
– А то! – улыбнулся в ответ Лускус и непонятно пошутил: – Прямо Гронд, молот преисподней…
Китаец и Жемчужников подошли, поздоровались. Шерхель, задрав бороду и демонстративно не глядя в сторону Елисеева, что-то говорил кузнецам.
В цеху снова стало шумно – рабочие меняли заготовку.
– На какой стадии у вас готовность паролета? – прокричал Клим в ухо канцлеру.
– Сегодня премьера! – Лускус показал большой палец. – Кстати, уже пора. У меня тут экипаж, поехали…
* * *
В ангаре собралось человек тридцать – инженеры, техники, рабочие, члены правительства. Паролет стоял на специальных козлах, готовый к испытаниям. Клим обошел его кругом, зачем-то похлопал по решетчатому фюзеляжу. Если бы аппарат увидел кто-нибудь из летчиков прошлого, его ждало бы разочарование. «Стимберд», а именно так нарекли первенца авиапрома Медеи, ничем не походил на грозную боевую машину. Небольшой биплан с обтянутыми проклеенной кожей крыльями, заменяющие шасси баллонеты похожи на деревянные сабо голландских крестьян. Открытая кабина пилота, позади нее уродливый бульб спиртового бака. Решетчатые фермы двойного фюзеляжа, винт между ними. Тросики управления, натянутые вдоль ажурных конструкций паролета, придавали ему вид нелепый и даже жалкий.
– Ну что, пора? – Лускус бросил взгляд на установленные в углу ангара часы, огромное сооружение с тяжелым маятником.
Для первого испытательного полета из отряда пилотов выбрали самого опытного – сухонького, быстрого в движениях непальца Праджури. На Земле он работал в туристическом агентстве, катал охочих до зрелищ и острых ощущений европейцев над Гималаями, пилотируя антикварный двухвинтовой самолет «Ан-24». Более знакомого с авиацией человека под рукой не нашлось. В основном в отряд пилотов набрали молодежь, которая очень хотела, но, увы, совершенно не умела летать на аппаратах вроде «Стимберда». Праджури должен был учить их, но только после того, как научится сам.
Техники залили в бак «Стимберда» спирт. Чтобы избежать нежелательных эксцессов, в него добавляли аммиак. По ангару распространился тошнотворный запах. Загрохотала лебедка, вытаскивающая тележку с паролетом наружу.
– Пойдемте, господа. – Лускус широким жестом пригласил собравшихся к выходу из ангара. – Сейчас наша птичка будет спущена на воду.
– Эх, жаль, шампанского нет, – весело сказал Панкратов. – По древней традиции хорошо бы разбить бутылочку о… о…
– О борт, – договорил за него Елисеев и добавил: – Только, боюсь, как бы от этого «Стимберд» не развалился на части.
В толпе засмеялись. И тут у них за спиной раздался громкий крик:
– Где?! Где он?! Стойте!!!
В ангар вбежал какой-то человек и, не переставая кричать, бросился к паролету. Панкратов нахмурился, сделал знак охране, и путь бегущему заступили двое стражников. Клим прищурился, силясь разглядеть в полумраке личность нарушившего торжество момента.
– Кто это? Что за балаган? – возмущенно переговаривались министры.
Самым зорким оказался, как ни странно, одноглазый Лускус.
– Смотри-ка, не вынесла душа поэта, – хохотнул он. – Прибыл. Боюсь, наш уважаемый Праджури все же не будет первым авиатором Медеи.
– Почему? – удивился Клим.
– Потому что он… – Лускус кивнул на препирающегося со стражниками человека, – не уступит этой чести никому. Да пропусти же! Ему – можно.
Алебарды раздвинулись. По знаку Панкратова рабочий выключил лебедку. Не глядя отбросив плащ в сторону, странный человек торопливым шагом подошел к «Стимберду», на ходу приговаривая:
– Успел… Успел! Трех прыгунов загнал, а успел…
Клим улыбнулся. Шагнул навстречу. Он наконец-то узнал того, кто еще три года назад мечтал возглавить авиацию колонии. Правда, вместо этого лейтенанту ВКС Никите Чернышову пришлось стать Главнокомандующим вооруженными силами Горной республики и на долгое время поселиться там, в уютных зеленых долинах Экваториального хребта. Но вот построен первый самолет, Никита бросил все – и примчался на побережье.
Чернышов ходил вокруг «Стимберда», и его загорелое дочерна лицо сияло от восторга.
– Ты бы хоть поздоровался, господин Главнокомандующий! – ехидно проговорил Лускус. Никита в ответ только махнул рукой – потом, потом! Он трогал растяжки крыльев, водил пальцем по изогнутой плоскости пропеллера, оглаживал медные листы обшивки двигателя. Никита ласкал паролет, как хороший жокей перед скачкой ласкает своего скакуна. Собравшиеся люди терпеливо ждали, неодобрительно переговариваясь между собой.
– Хвост тяжеловат, – наконец сказал Чернышов, отворачиваясь от паролета. – Со взлетом могут быть сложности. Ну да ничего, разберемся! А вот теперь – здравствуйте, коллеги! Прошу меня извинить, но я ждал этого дня почти четыре года…
* * *
Из дневника Клима Елисеева:
Мы выступили. Берег остался позади. Нашу эскадру провожала огромная толпа – рабочие, солдаты, жены и дети уходящих в поход. Медея с малышкой Асти на руках стояла на пирсе и махала платком. Я старался улыбаться, но на душе скреблись кошки. Мы уходили в неизвестность, и никто на этом свете не может сказать, суждено ли нам вернуться.
Со стороны корабли выглядят грозно – и нелепо. Лучи Эос сверкают на бронзовых бортах «Петра Желтовского», толсто дымят высокие трубы «Мардера», высоко в небо возносится наблюдательная мачта «Матушки Марии». Стволы пушек и широкие жерла ракетных минометов похожи на руки, поднятые в прощальных жестах. Мы уходим на север. Мы должны победить – если повезет. Первый же серьезный шторм может потопить эскадру. Первое же точное попадание снаряда из вражеской пушки может разнести любой из кораблей в клочья. Наверное, когда первая звездная экспедиция уходила с орбиты олд-мамми, ее участники испытывали примерно такие же чувства, как мы сейчас. Вся надежда – на фортуну. Как писал Вергилий, «фата виам инвэниунт», или, говоря по-русски, от судьбы не уйдешь. Если бы я верил в Бога, я бы опустился на колени и помолился. Но я верю в человеческие разум и силу, поэтому обойдемся без молитв…
* * *
Над океаном стояла штилевая погода. Эос сияющим яблоком висела в бездне – в этих широтах стоял «вечный день». Слепящая рябь разлилась до горизонта. Флот свободной Медеи шел к Седьмому острову. Свободные от вахты матросы, вчерашние рыбаки и фермеры, по приказу адмирала Клима Елисеева пели, и над волнами неслись слова песни, сложенной в конце двадцать второго века неизвестным автором в концлагере на Аппо:
Когда последний в галактике зэк
Закончит последний срок,
С последних во всей Вселенной ворот
Собьют последний замок…
Последний на все времена конвоир
Бросит «Макаби» в пыль.
И то, что веками сказкой звалось,