— Понятно, — вздохнула целительница. — Мне, наверное, показалось.
До самой пристани они шли молча, а потом Джа-Джинни резко остановился. Эсме удивленно взглянула на своего спутника, и он спросил:
— Ты очень устала?
— Ну… — она неуверенно пожала плечами. — А что?
— Мне бы хотелось тебе кое-что показать. Кое-что интересное.
— А это не может подождать до завтра? — осторожно поинтересовалась девушка. Крылан вздохнул.
— Может, но… у меня предчувствие, что это надо увидеть сегодня. Сейчас.
— Тогда пошли, — Эсме улыбнулась. — Ты меня заинтриговал.
— Тут недалеко…
Им и впрямь пришлось пройти совсем немного — шагов пятьдесят в сторону, противоположную той, где располагались доки. Когда Эсме увидела, куда ее привел Джа-Джинни, она удивленно подняла брови, но крылан приложил палец к губам.
Они вошли в портовую часовню — совершенно пустую, если не считать двух летучих мышей, залетевших сквозь открытое окно. В часовне пахло благовониями, а в мягком свете десятка свечей лики на фресках казались лицами живых людей: они то хмурились, то улыбались, глядя на столь поздних посетителей. Джа-Джинни и Эсме миновали ряды скамеек, отполированных до блеска, и приблизились к сердцу часовни — изображению той, которая одна среди небесных детей нашла в себе силы противостоять жуткому Повелителю штормов.
Здешняя статуя Эльги сильно отличалась от прочих. Днем на лицо богини должен был падать луч солнечного света, пробивающийся сквозь оконце в потолке; сейчас ее окутывали сумерки, но это не мешало рассмотреть необычайную работу неизвестного мастера. Эльга не стояла на коленях, а просто сидела, опершись на левую руку; из-под подола длинной юбки шаловливо выглядывала босая ножка, да и улыбка богини была весьма лукавой. В правой руке покровительница моряков и целителей держала фрегат размером чуть побольше ее ладони: казалось, она выловила кораблик из бурного моря и теперь не отпустит его до тех пор, пока шторм не угомонится.
Крылан всмотрелся в лицо богини.
— Как… — стоило Эсме заговорить, у нее тотчас сел голос. — Что это такое? Я…
Джа-Джинни сжал руку целительницы, пристально вгляделся в ее лицо, а потом снова перевел взгляд на статую. Сходство, как и говорил Люс, было поразительным: маленький рот, большие глаза, изящно очерченные скулы и аккуратный нос… те же самые черты. Даже волосы Эльги были той же длины, что у Эсме, а окажись они еще и подвязаны таким же шарфом, Джа-Джинни попросту решил бы, что сошел с ума.
«Это невероятно…»
Немного придя в себя, он всмотрелся получше и понял: между ними все-таки были различия, хотя и еле уловимые. Эльга казалась старше и умудренной опытом что, собственно, полагалось ей по статусу, — а ее улыбки была скорее ироничной, чем лукавой. Она как будто понимала, что вызов, брошенный Повелителю штормов, может стоить ей жизни. Понимала, но отступать не собиралась.
Жизнь богини — в обмен на маленький кораблик, беззащитный и хрупкий…
— Невероятно! — проговорила Эсме чуть слышно. Я, наверное, сплю. Или у меня что-то со зрением…
— Признаться, я хотел не столько показать ее тебе, сколько взглянуть на вас обеих… сразу… — Он отступил на шаг назад. — Это бесспорное чудо. Но, знаешь, я не хотел бы увидеть когда-нибудь на твоем лице такое выражение.
— Я простая смертная. — Эсме взглянула на статую так, словно перед ней была настоящая, живая Эльга. Большие глаза целительницы смотрели жалобно, словно она готова была расплакаться. — Я боюсь таких совпадений.
— Эсме, — тихо сказал Джа-Джинни. От осознания того, что он вознамерился сделать, крылан дрожал сильнее, чем после достославного купания у пещеры с лодками. — Помнишь, ты рассказала мне про сон, в котором ты оказалась на площади, среди закованных в кандалы рабов?
Она кивнула.
— Это был мой сон.
— Так ты за этим меня сюда привел? — Целительница горько усмехнулась. — Что ж, рассказывай. Я… готова помочь.
Кто смотрит на тебя — Джайна или Эсме?
Не имеет значения. Ты второй раз в жизни пускаешь в свою душу другого человека — Кристобаль не в счет, он приходит и уходит, не спрашивая разрешения.
Ты второй раз в жизни смотришь на себя чужими глазами…
…на мокрых от пота простынях мечется нечто — существо, одновременно похожее на человека и на птицу. Безумные глаза, разинутый в беззвучном крике рот — мало кто задерживается у постели больного надолго, слишком уж жутко на него смотреть.
Существо прожило на свете пятнадцать лет, но все эти годы сгорят в безжалостном пламени смертельной лихорадки. Дым жертвоприношения вознесется к небесам, и боги с их странной жалостью, так легко переходящей в жестокость, решат: живи. Лишенный памяти, позабывший даже собственное имя — живи. Учись ходить, говорить, летать.
Живи!
И существо подчиняется воле богов…
Когда становится понятно, что болезнь отступила, жизнь постепенно налаживается, точнее, так считают люди. Они перестают говорить шепотом, боязливо ходить на цыпочках: теперь можно не бояться, что завтра придется готовить погребальный костер, а память — она вернется! Обязательно вернется, надо только подождать.
Их слова птицами летают в небе — непойманные, непонятые.
Что такое имя? Пустое сотрясание воздуха. Существо лежит на жесткой кровати, уставившись в стену невидящим взглядом; поросшее черными перьями тело бросает то в жар, то в холод, огромные крылья свисают бесполезными тряпками.
Жалкое зрелище…
…по дорожке запущенного садика ковыляет на кривых лапах человек-птица.
Он уже запомнил собственное имя и понимает человеческую речь… почти всегда. Взгляд его больших бирюзовыхглаз больше не безумен, но люди по-прежнему отворачиваются, если он смотрит на них слишком пристально. Ему помогают, с ним обращаются ласково и по-доброму, но сосвоей болью он всякий раз остается один на один. Все еще очень слабый после болезни, он быстро устает и тогда забивается в какой-нибудь угол потемнее; сидит там, затаив дыхание, ждет — может быть, не сегодня? Пустые надежды. Боль подкрадывается сзади и набрасывается, вгрызаясь в хребет, повисая на плечах непосильным грузом. Всему виной бестолковые придатки чуть ниже плеч — даже самое легкое прикосновение к ним причиняет такую боль, что он не может сдержать слез. Зачем они, для чего? Лучше бы их не было.
По дорожке запущенного садика ковыляет на кривых лапах человек-птица.
Он уже запомнил собственное имя и понимает человеческую речь.
Он иногда смотрит на небо и надолго застывает, наблюдая за теми, кто парит в облаках…
…кажется, в тот день, когда это случилось, он еще не знал, как звучит слово «предательство».