– Дранка, – сказал Даня. – Ну что, пойдем?

Нелька снова надела лыжи, и они перешли через реку, потом поднялись от берега по склону и пошли по той самой, еле угадывающейся между деревьями и кустами тропинке через сад.

Даже сейчас, зимой, было видно, как сильно он запущен. Нельке стало грустно, хотя, казалось бы, что за дело ей до чужого сада, о котором она и думать забыла?

Было всего три часа дня, но уже начинало смеркаться. Дом виднелся в глубине сада темными загадочными очертаниями.

– Не похоже, что здесь кто-то живет, – сказал Даня. – Или это летний дом?

– Да нет, не летний, мы весь год жили, – вспомнила Нелька. – Топили углем, то есть Таня топила. И было очень тепло.

– Ну да, здесь котельная, – заметил Даня. – Вон она сбоку пристроена. Но никаких признаков жизни не наблюдается.

Никаких признаков жизни они не заметили и вблизи, когда подошли к самому дому. Нельке почему-то стало страшно смотреть в безнадежную тьму его окон…

– Пойдем обратно, Дань, а? – жалобно сказала она. – Как на кладбище здесь…

Только сейчас Нелька вдруг поняла, что значили его слова о том, что с сердцем не играют. Пока шли через луга, она, несмотря даже на усталость, много чего успела напридумывать – что почувствует, когда увидит этот дом, как представит себе жасмин цветущим, стоя возле голых кустов… А в действительности все оказалось совсем иначе – резко, сильно, как-то… пронзительно. И непонятно. Как голые ветки деревьев, которые перечерчивали быстро темнеющее небо ничего не значащими сплетениями линий.

Даня бросил на нее быстрый взгляд и не стал спорить.

– Сейчас обратно пойдем, – сказал он. – Только отдохнем все-таки. Ты же еле дышишь, Нель.

Он как-то углядел неподалеку от дома лавочку, очистил ее от снега, в котором она утопала почти полностью, усадил на нее Нельку и сам сел рядом.

– Не холодно тебе? – спросил он.

Нелька покачала головой, и он больше ничего не стал спрашивать.

Они сидели в молчании ровно до той минуты, пока ей в самом деле не стало холодно. В ту самую минуту Даня встал и сказал:

– Все. Пойдем.

Обратно к реке шли через сад тоже в молчании. Темнело так быстро, что с каждым шагом тропинка с лыжней виднелась между деревьями и кустами все менее отчетливо.

– Дурак я, – с досадой произнес Даня. – Затеял прогулочку! Будто лето на дворе.

– Но я же… тоже… хотела, чтобы мы… – тяжело дыша от лыжного хода, проговорила Нелька.

И, не успев договорить, почувствовала, как ее левая нога съезжает с лыжни, проваливается куда-то, и в ту же секунду – как по этой ноге снизу вверх всю ее пронизывает острая боль.

От боли Нелька мгновенно потеряла способность что-либо соображать. Вместо того чтобы опереться на палки, она вскрикнула и бестолково взмахнула руками. Палки сразу же разлетелись в стороны, и она шлепнулась в снег, неловко подвернув ногу.

Что было дальше – как Даня вытаскивал ее из снега, как снимал с нее лыжи, осматривал ее лодыжку, – Нелька видела уже смутно: мешали слезы, которые от боли лились по щекам неостановимо.

– Ну все, все… – приговаривал Даня. – Вывиха нет, ничего страшного. Обычное растяжение.

– Откуда ты знаешь? – в последний раз всхлипнула она.

От его слов о том, что вывиха нет, ей стало как-то полегче. Нелька и не думала, что она такая внушаемая!

– А что тут знать? Не ты первая ногу потянула, – сказал Даня; похоже, ему было Нельку ни капельки не жалко. – Надо ее быстро в холод. И не дрыгать ею хоть пару часов.

– Я не дрыгаю… – пробормотала Нелька. – А холод кругом и так.

Лыжа, которой она соступила с тропинки, валялась рядом сломанная. Как только Нелька встала, держась за Даню, и попыталась наступить на растянутую ногу, боль ее сразу же пронзила такая, что она снова вскрикнула.

– Придется возвращаться, – сказал Даня.

– Куда? – испугалась Нелька.

При мысли о том, чтобы пройти пять километров обратно в Чудцево, у нее в глазах потемнело не меньше, чем от растяжения связок.

– В твой дом, – ответил он.

– Как в дом? – не поняла она. – А что мы там скажем?

– А кому ты собираешься что-то говорить? Он, по всему видно, пустой. Пойдем. Давай-ка вот так…

Он воткнул палки в снег, но лыжи не снял, а взял Нельку на руки и заскользил по лыжне обратно, к темному дому.

Глава 10

– Дань, я и сама не понимаю, что со мной такое…

Березовые головешки дышали золотыми и багровыми огнями, освещая нутро камина, которое всего полчаса назад казалось Нельке мрачным, как темная пещера. Это пугающее ощущение исчезло сразу же, как только Даня принес с улицы дрова и растопил камин.

– Да ничего особенного с тобой, – пожал плечами он. – Сиди спокойно – через пару часов все пройдет.

Нелькина нога была вытянута вперед и лежала в большом медном тазу, который стоял перед нею на низкой табуретке. Она даже узнала этот таз – Таня варила в нем варенье, но, уезжая из Тавельцева, с собой его не взяла. И понятно почему: грустно было бы варить варенье на жаркой и склочной коммунальной кухне, вспоминая, как делала это в прохладном летнем саду…

Даня нашел медный таз в кладовке, наколол в него льда и велел Нельке держать в нем ступню. Ступня мерзла, а щеки горели от каминного жара, и оттого, что жар и холод соединялись в ней, Нелька чувствовала себя каким-то странным существом вроде русалки.

– Я не про ногу говорю, – помотала головой она. – А вообще про все.

– Про что именно – все?

– Ну, я же все сама для себя делаю. Мы с Таней всегда все сами для себя делали, я же привыкла. А тут вдруг… Просто непонятно, что со мной творится!

– Ничего с тобой не творится.

Отблески каминного огня мерцали в Даниных глазах, и от этого в его глаза можно было смотреть так же бесконечно, как в огонь.

– Как же ничего? Я же все время что-нибудь неловкое делаю! Что-нибудь такое… обременительное. То ночевать мне негде, то нога вот теперь… Почему так, а?

Она только здесь, в доме, осознала эту странность: что ни с того ни с сего стала вести себя так, словно жизнь до сих пор не говорила ей, что надеяться надо только на себя, и словно сама она с этим не соглашалась. Нелька заметила, что эта странность произошла с нею, когда Даня оказался рядом. Потому она и подумала, что он может знать ее причину, и спросила его об этом.

– Это ничего. – Огонь в его глазах то вспыхивал, то становился тайным, глубоким. Эти перемены были как-то связаны не с каминным пламенем даже, а с его улыбкой. Но как связаны, Нелька не понимала. – Это неважно.

– А что важно, Дань? – спросила она.