Соня взглянула сквозь прозрачную стену аэропорта туда, куда указывала женщина. В кромешной тьме сверкала огнями какая-то гора. Это и был город Анадырь.
– В этом году морозы поздние, – сказала женщина. – Декабрь уже, а лиман никак не встанет. Кроме как веротолетом, ничем до аэропорта не добраться. И из аэропорта в город тоже ничем.
Как ни ошеломило Соню это географическое открытие, она тут же выделила в нем главное: что до города она отсюда не доберется, пока не кончится метель и не полетят вертолеты.
– И что же делать? – все-таки спросила она.
Глупость этого вопроса была ей, впрочем, уже понятна.
– Да что ж теперь сделаешь? – спокойно сказала женщина. – Может, завтра полетят.
– А могут и не полететь?
– Конечно. На мыс Шмидта уже три недели не летают. Люди из отпуска вернулись, а домой попасть не могут. В аэропорту живут.
– Как, прямо здесь?
Соня обвела глазами зал. Только теперь она поняла, почему здешняя обстановка показалась ей такой будничной: многие из людей, заполнявших зал, жили здесь уже не первый день, и это сказывалось во всем их поведении.
– Кто где. Тут женщины ходят, комнаты на ночлег предлагают. Кто-то в гостинице устроился – при аэропорте гостиница есть. Но там и мест уже нету. Да и денег у многих нет, из отпуска возвращаются.
Женщина объясняла все это без той назойливой словоохотливости, которая отличает всех, кто любит заводить разговоры с незнакомыми попутчиками. Видно было, что она совершенно не нуждается в этом виде психотерапии, а просто отвечает на Сонины вопросы, чтобы помочь ей разобраться в ситуации.
В следующие пять минут разговора Соня узнала, что при той метели, которая гуляет третий день, «Боинги» из Москвы еще садятся и взлетают, а местные вертолеты – уже нет. А теперь, к вечеру, метель уже разыгралась такая, что, может, и «Боинг» отобьют.
– Как это, отобьют? – переспросила она.
– Отменят, – пояснила ее собеседница. – Тогда и в Москву никто не улетит.
Здесь был свой, особенный мир, и все законы в этом мире были совсем не такие, к каким Соня привыкла.
«Значит, надо к новым привыкать», – решила она.
Караулить у окошечка дежурной, не освободится ли случайно место в гостинице, не представлялось возможным. Соня быстро разузнала, что гостиница находится где-то в дальней части аэропорта и до нее нужно идти по длинному коридору. И куда при этом девать ящики с картинами, не за собой же таскать?
Добираться в кромешной тьме, под сбивающим с ног ветром куда-то на ночлег, предлагаемый женщинами, которые время от времени появлялись в зале, невозможно было по той же причине.
Сидеть настороже в ожидании вертолета было попросту бессмысленно: до утра его не будет точно.
Значит, надо было располагаться на ночлег прямо здесь, в зале.
Это Соня и сделала. Место на скамейке нашлось сразу: его без всяких ее просьб уступил мужчина лет сорока, с раскосыми глазами и таким же простым, как у ее недавних попутчиков, словно топором вырубленным, лицом, только чукчанским. Вообще, большинство мужчин спали на полу, на расстеленной одежде, а скамейки оставили женщинам.
Напротив на скамейке устроилась девушка, совсем молодая, моложе Сони, наверное. Лицо у нее было тонкое и какое-то даже прозрачное; все черты этого лица словно акварелью были прорисованы.
– Вы из Москвы прилетели, да? – тихо спросила она, видя, что Соня лежит на скамейке с открытыми глазами.
– Ага, – кивнула Соня. – А вы местная?
– Уже местная, – улыбнулась та.
– Это как? – не поняла Соня.
– Я уже три года на Чукотке. Это немало.
При виде спящих на полу людей, при звуках ветра, воющего во тьме за окнами, три года показались Соне не то что немалым, а просто бесконечным сроком. Ее охватили ужас и уныние, такие, будто она обречена была остаться в чертогах этой тьмы и этого ветра навсегда. И как такая акварельная девушка здесь живет и почему она спокойна? Соня посмотрела на нее почти с опаской.
Кажется, девушка догадалась о ее мыслях.
– Вы не бойтесь, – улыбнулась она. – Здесь совсем не так уныло, как сразу кажется. Я сюда в первый раз тоже зимой прилетела и тоже испугалась.
– А откуда вы прилетели? – спросила Соня.
– Из Петербурга.
– Но зачем? – ляпнула Соня.
«Дура! – тут же подумала она про себя. – Хорошие вопросы задаешь!»
Но девушка не обиделась.
– Я вышла замуж. И мой муж живет на Чукотке.
Почему нельзя было произвести противоположное действие – мужу переехать с Чукотки в Петербург, – Соня спрашивать не стала.
– Да... – неизвестно зачем промямлила она.
– Меня зовут Таня Сергеева, – сказала девушка.
– А я Соня Гамаюнова.
– Как красиво! – Таня улыбнулась своей тихой, прозрачной улыбкой. – Вы к нам надолго?
– Я не знаю, – помолчав, сказала Соня. И поспешно добавила: – Я картины на выставку привезла.
– У вас будет выставка? – обрадовалась Таня Сергеева. – Вот чудесно!
Она села на скамейке, поправила разметавшиеся по плечам светлые волосы, такие же прозрачные, как ее лицо. Соня села тоже.
– Не у меня. Это моего друга картины, – ответила она. – Он заболел и попросил меня отвезти.
– Я обязательно приду посмотреть, – сказала Таня. – К нам часто что-нибудь интересное привозят. Недавно вот о «Челюскине» выставка была. В краеведческом музее. Челюскинцы ведь здесь у нас дрейфовали, в Северном Ледовитом океане.
После того как Соня провела на Чукотке час с небольшим, ей тоже казалось уже, что челюскинцы дрейфовали где-то совсем рядом. Здесь все было другое, в том числе и пространство.
– Знаете, я смотрела на палатку, в которой они жили, – это такая простая, добротная австрийская палатка, – и мне как-то весело становилось на сердце, – сказала Таня. – Это будоражит воображение.
Она произнесла эти слова так же просто, как Герман, когда говорил о каюте адмирала Русакова и глаза его поблескивали...
– А где вы здесь работаете? – поспешно спросила Соня.
Она боялась, боялась мыслей о нем, как будто он запретил ей эти мысли!
– В библиотеке. Я и в Петербурге в библиотеке работала. В естественно-научной. И с мужем там познакомилась.
На Танином прозрачном лице при словах о муже мелькнула нежная улыбка.
– Он тоже библиотекарь? – удивилась Соня.
– Он биолог. А три года назад он писал диссертацию и приехал в Петербург в библиотеке поработать.
– А что он на Чукотке изучает? – спросила Соня.