— Сын, — сказал Гудошников-младший и пригласил гостя в комнату.
— А сам-то где? — озираясь, спросил старик.
— Ушел, — после паузы сказал Степан и отвернулся.
— Скоро ли будет?
Степан пожал плечами, промолчал.
— Чего молчишь-то? — насторожился старик. — Куда ушел?
— Неизвестно, — выдохнул Степан. — Скорее всего, навсегда ушел…
— Неужто помер? — ахнул старик. Степан порывисто вскочил и пошел на кухню. Старик за ним.
— Когда? Давно ли? — со страхом спрашивал он. — Эх, как же я не застал, как не застал его?.. Я Илья Потехин… Может, слыхал от родителя про меня? Слыхал?
Имя было знакомо, но Степан никак не мог вспомнить, когда слышал его. Кажется, давно, в детстве, что-то из той поры, когда он разбил зеркало… Да! Точно! Несколько дней отец с матерью только и говорили — Илья, Потехин… Как молитву повторяли, как проклятие шептали… Кажется, он что-то должен был подтвердить, и от его подтверждения решалась судьба отца…
Старик неожиданно замолк, неловко сел на пол в кухне и замер, изредка вздыхая и подрагивая телом. Гудошников-младший включил чайник. Память не успокаивалась. Было что-то еще, связанное с именем Илья, Илюха…
— Я-то думал, износу ему не будет, — размышляя, проговорил старик. — Инвалиды-то, они живучие, терпеть-страдать привышные…
В передней громыхнула дверь, застучали тяжелые, торопливые шаги.
— Степан? — В проеме кухонной двери показался Аронов, багровый от мороза. — Ты что же, приехал и глаз не кажешь. Я тут волнуюсь… Ну, что?
— Похоронил, — бросил Степан.
Аронов снял шапку, опустил плечи, расслабленно вздохнул.
— Да только не его. — Степан вскинул голову. — Какой-то безродный инвалид, милостыню собирал по вокзалам…
Хранитель мотнул головой, снял пальто.
— Впустую, значит, съездил? — спросил он, разглядывая старика.
— Да нет, не впустую, — неопределенно проронил Степан.
— А это кто у тебя?
— Гость, к отцу пришел…
— М-м-м… — Аронов покачал головой. — Видишь, человека нет, а к нему гости ходят.
Старик насторожился, прислушиваясь к разговору, вытянул шею.
— Да, пришел вот, — сказал он. — У меня к Никите Евсеичу дело большое. Я его по всей России искал, а он в Сибири очутился… Поговорить с ним хотел, да, вишь, как…
Аронов со Степаном переглянулись.
— Я, Степа, думал-думал без тебя, и какая мне мысль пришла в голову? — вдруг заговорил Аронов. — Не там мы его ищем. Он либо в скит подался, к кержакам, либо…
— Что? — напрягся Степан.
— Ты заметил, Степа, как он на Толстого походил? Да и эти народные библиотеки…
— Я уже думал, — бросил Степан. — Что толку…
— О чем это вы говорите? — перебил его старик. — Что-то я никак не пойму.
— О Никите Евсеиче, мил человек, — пояснил Аронов. — О нем все… Так вот, понимаешь, Степа, все это можно объяснить его болезнью. Он подражал Толстому — здесь вся суть. Уход из дома…
— Что, и Толстой был болен? — спросил Степан, срывая крышку с кипящего чайника.
— Я так не сказал! — хранитель развел руками. — Другое дело — подражание, навязчивые идеи…
— Выходит, что Никита живой?! — вскочил старик. — Скажите толком — где Никита?!
— Никита Евсеич ушел из дома и не вернулся, — терпеливо объяснил Аронов.
— Что же вы его хороните? — возмутился старик. — Чего вы тут собрались и лясы точите, как бабы? Искать надо!
— Искали уже, — вздохнул Степан. — Милиция до сих пор ищет. Был бы жив — нашли…
И тут вспомнил Степан, с чем связано имя Илья, Илю-ха! «Ты — предатель! — ударил в уши голос отца. — Ты ведь страшнее Илюхи! Его хоть мучили, а ты…»
Это тот самый Илья, что помогал подвиливать отца на дыбу!
Степан вздрогнул, отпрянул от старика.
— Плохо искали! — кричал старик. — Да вы Никиту Евсеича не знаете! Он просто так, тихонько, не помрет! Он помирать станет — всем чертям тошно будет!.. Экие вы, сидят, живого человека отпевают!
Степан справился с волнением, стиснул зубы. Отец несколько раз, когда бывал в тяжелом настроении, рассказывал ему о Северьяновой обители. И имя это называл — Илья, и жалел почему-то его, клялся разыскать его или хотя бы узнать о его судьбе.
— Никиту Евсеича мы знаем, — сказал Аронов. — Вы нас не удивили. Это вы его не знаете, потому и горячитесь…
— Я? Я не знаю? — отчего-то взъярился старик, и Степану показалось, что он сейчас бросится в драку. — Да я его с двадцать второго знаю! Я его на дыбу вешал! И тогда еще узнал, что за человек Никита Евсеич! Эх вы…
— Ага, так это ты — Илюха? — протянул Аронов. — Ну как же, знаем, знаем… Вот оно что!
— Я и есть, — подтвердил старик.
— Теперь что, в грехах каяться пришел? — напирал хранитель.
— Не твое дело! — отрубил старик. — Это мы с Никитой сами…
— Ну а ты, мучитель, знаешь, что Гудошников книги свои поджигал? Сам? Своими руками? — в упор спросил Аронов.
Старик заслонился рукой, дернулся.
— Неужто?..
— А какого дьявола кричишь здесь? — раздраженно бросил Аронов. — Не знаешь, так молчи.
Потехин нашарил руками стенку, сполз по ней на пол, выбелив себе спину, сжался.
— Искать надо по станциям, — сказал Аронов. — Наверняка сидит где-нибудь и прячется. Я согласен, он так просто не умрет, ему надо с шумом, с громом…
Степан сжал голову руками, молчал, закусив губу.
— В христа-мать… — выругался старик. — Это как же пытали Никиту, если он сам книги запалил?..
Утром следующего дня к дому Гудошниковых подъехал автобус, похожий на катафалк, только без стола в кузове. Человек шесть студентов внесли со двора ящики и под руководством Аронова стали упаковывать книги. В доме поднялась суета, стучали молотки, кружила книжная пыль.
Гудошников-сын, сцепив руки на груди, задумчиво бродил по комнатам, трогал вещи, книги — молчал.
— Ты не беспокойся, — увещевал его Аронов. — Мы сами справимся, ребята все сделают…
Старик Потехин сидел в углу кабинета Никиты Евсеевича и отчего-то сильно потел, часто вытирая лысую голову простреленной ладонью.
К обеду все было кончено. Упакованные книги и бумаги лежали в автобусе, готовые к переезду на новое место жительства. Степан безучастно сидел в своей комнате и вспоминал.