— Марфушенька, так ты знаешь, я уже не буду даже разворачиваться! У меня с собой есть аптечка, я вожу для Цирленьки и Клаксона то, что им… Ой, а ты видела Клаксончика? Я его Леночке к обновлению подарила, она была такая счастливая, это просто какой-то ужас…
— Дора, ты через сколько будешь?
— Минуты через четыре, если не через десять, у вас тут какой-то очень подозрительный светофор…
— Ну вот приедешь и все расскажешь.
— Ну хорошо, Марфушенька, я подожду. Хотя ты знаешь, я уже включила себе аварийку и стою…
Мобильник запищал, отрезая разговор и чужие эмоции. Марфа убрала палец с кнопки и замерла. Словно у нее и слуха тоже теперь не было. Ни тела, ни мыслей. Такого даже при обновлении не происходило — там хоть тоску чувствуешь, а сейчас… Как будто по Несоответствию лишили права на существование — на год, два, вечность. А ведь действительно могут, если Соня с этой лярвой Дуськой что-нибудь сотворит. Хотя… Вон как все хорошо обернулось: сейчас Дорка заберет несчастную невесту прямо в дом к Старому, там толпа народа, кто-нибудь обязательно сообразит, прикроет эту дурынду. А даже если и не прикроет, то… ожил же Севастьянычев выкормыш? Ну и Гадюка оживет, что с ней, непутевой, сделается. Ее вон и взрывали, и расстреливали — вон сколько бурных жизней было, а она отсыпалась и снова шла грудями трясти, бесстыжая!
— Мама, так ты почему так врала? Это ведь…
— Да чтобы тебя спасти, бестолочь! — рявкнула вдруг Соня, ссыпая кольца с пальцев в карман. — Мамаш, слушай, а хочешь я тебе какую-нибудь цацку оставлю? Я же знаю, ты без гонораров не работаешь?
Марфа не удивилась — эмоций-то нет сейчас, все они свернулись внутри камня на клятвенном кольце. Но Соня вроде бы в этом не разбиралась:
— А тебе сегодня одна метелка звонила, помнишь? Это я знакомую попросила, чисто чтобы уточнить. Мы ведь тебя не первый день пасем. Как сообразили, что ты сегодня никуда не потащишься, так и пришлось все переигрывать. Я же думала, что сяду тебе на хвост и поеду твою Крысу-Гадюку ловить. А ты дома окопалась.
Марфа кивала, не понимая половины слов: можно подумать, что она несколько суток не спала и теперь отключается на несколько мгновений в минуту, когда сознание мигает, словно неисправная иллюминация — аккурат такая, что висит в витрине круглосуточного магазина под окнами. Того самого, возле которого пару часов назад Марфа выпасала несчастного забулдыгу. Вспоминать про это тоже оказалось очень странно: как это, из человека в собаку? Так же не бывает, это ошибка приро…
— Ну чего, оставить?
— Да как хочешь. — Марфа пожала плечами, встала с табурета, двинулась к окну. Вроде все окна на зиму прокладывала ватой и проклеивала марлей, а все равно знобит. Вот, оказывается, как они себя чувствуют, мирские. Разницы в эмоциях… ой, вот так даже и не сравнишь. Ну как у детсадовского акварельного набора на шесть цветов и профессиональной палитры на семьдесят оттенков. Скудно, вот.
Сонька тоже шевельнулась, подобрала с пола увядший бутерброд, сунула в мусорницу. Потом глянула на Анютку, как-то даже покачала головой:
— Извини, детка. Вот веришь — мне не особо хотелось.
Анечка тоже мотнула светлыми косицами. Глянула на загостившуюся барышню:
— А кто такой «Славик-козел»? Тот, который тебя замуж не позвал?
Соня кивнула, ссыпая в карман горстку колец. Хотела что-то еще сказать — не Марфе, а Анечке. Мысли у девицы не считывались, но Анютка их углядела:
— Ты зря извиняешься. У тебя судьба такая, вот и все.
Соня бормотнула что-то невнятное — слова перекрыл пискнувший домофон. Анютка резво ускакала в прихожую и там переспросила:
— Ты чего сказала?
— Тебе сколько лет?
— Семь.
— А раньше сколько было?
— Шесть.
— Ну сейчас-то ты чего врешь? Вы же обнуляетесь!
— Обновляемся, — педантично заметила Анечка, подходя к домофону. — Доброй ночи, тетя Дора.
Марфа все это время смотрела в заоконный провал — как в мутный колодец с неживой водой, но ничего не видела. Даже Доркину машину проглядела. Вздрогнула не от домофонного звонка, а от Анюткиной фразы про судьбу. Немного не по себе стало. У обычных ведьмовских девочек такие предсказания после первых месячных приходят, а тут вот… Ой, рановато. Неужели заводная апельсинка помогла? Мама Ира говорила, что от них дети не только здоровенькие рождаются, но и одаренные, талантливые, наследующие все благие качества родителей, лучшие черты во внешности и особые способности. Хоть врожденную грамотность, хоть талант к иностранным языкам. А у Анечки вот предсказательное вылезло. У самой Марфы этого таланта с мышиный хвост, зато Ирочка… ой как странно, оказывается: даже когда внутри себя словно тяжело простуженная живешь, мысли про Анюту совсем не меняются. Ну материнство, оно, наверное, у всех в крови, это от сути живого существа и его долголетия не зависит.
— Слушай, мамаш… — как-то тихо поинтересовалась Соня. — А почему она Дора-то? Ты ж сказала, что Дуська вроде.
Вид у бывшей невесты снова был пришибленный — вот теперь она по-настоящему измоталась, причем как-то очень непривычно для себя самой. Марфа раньше такое много раз наблюдала: когда тихонькая, интеллигентненькая дамочка вдруг срывается где-то в продуктовой очереди и начинает голосить, а потом снова примолкает, извиняется.
— А это не она, Сонь, — равнодушно отозвалась Марфа. — Это ее лучшая подруга. Она тебя к Гадюке отвезет, я сейчас договорюсь.
— Точно? — тоже как-то очень вяло спросила гостья.
— Ну я же на камне пообещала…
— А, ну ладно.
Где-то в глубине подъезда гудел лифт, поднимая наверх Дору. За окном вновь затрещал фейерверк — не то сигнальный, от Сонькиных коллег, не то просто кто-то полуночничал и баловался. Ну какая разница? Марфа все больше вмерзала в мирскую оторопь. Стояла у окна, не шевелилась. Даже дышала как спящая.
— Мамаш, а тебя как на самом деле зовут? Ведь не Марина?
— Нет. Марфа.
— Хм… А вы правда по тысяче лет живете?
— Да нет. Обычно по четыреста. Потом сложно уже.
— Стареете?
— Устаем. Изнашиваемся.
— Понятно. А тебе сколько сейчас?
— Сто шестьдесят три.
— Хорошо выглядишь.
— Спасибо.
Звонок не успел зачирикать, а Анютка уже звенела ключами.
— Марф, слушай, а как же… У вас же на всю жизнь полюбить не получается, да? Тяжело потом или сразу забываешь?
— Не забываешь.
Дальше отвечать Марфа не хотела — даже несмотря на полное отсутствие эмоций. Махнула рукой, вглядываясь в полуосвещенное здание детской поликлиники: там в коридорах горел почему-то свет, вырисовывал темные контуры налепленных на стекла снежинок — гигантских, вырезанных чуть ли не из альбомных листов. Окон за ними было толком не разобрать. Совсем не похоже на переклеенные накрест окна, а что-то общее есть. Так всегда бывает, когда чудом спасаешься от смерти, а твоя жизнь кажется куда хрупче этих дурацких окон. И тебя толком нет, а окна вот, выстояли.