Джон окинул ее странным взглядом, а потом, не останавливаясь, чтобы посмотреть, следует ли за ним Козетта, пустился бегом по переулку, направляясь на север — к частично выгоревшим, частично разрушенным домам той части Ньюфорда, которая носила название Катакомбы. После минутного колебания Козетта побежала за ним.
X
Находящаяся на другом конце города Изабель была напугана не меньше Козетты, но по другой причине. Она не имела ни малейшего представления, куда увозят ее похитители и что ждет ее впереди. Она знала наверняка только то, что в этом замешан Рашкин и перспектива новой встречи с ним пугала Изабель больше всего остального.
Когда-то давно Рашкин сказал ей, что малодушие — такое же преступление, как и все остальные.
— Вся разница состоит в том, — объяснял он тогда, — что оно совершается постепенно. Мы не предпринимаем никаких действий, а просто уступаем собственной трусости. Изабель, мы живем в таком мире, где малодушие приветствуется, но мы называем его компромиссом. Всё дело в названии. Мы говорим, что не стоит поднимать шум. Мы не отстаиваем свои убеждения только потому, что боимся кого-то побеспокоить. Неважно, идет ли речь об искусстве или о борьбе с несправедливостью, но девять человек из десяти позволят не считаться с собой, поскольку они слишком запуганы, чтобы выразить свое мнение.
— Но откуда же, по-вашему, людям набраться такой смелости? — спрашивала Изабель. — Мы все выросли и живем в этом мире. И если не постараемся ладить друг с другом, то воцарится настоящий хаос.
— Кому нужен мир, в котором надо быть трусом, чтобы ужиться с соседями?
— Но мир не состоит только из черного и белого, — возражала Изабель.
— Согласен, но он мог бы быть таким, если бы мы перестали поступаться своими принципами. Мы должны противостоять злу, где бы его ни встретили.
— Наш мир совсем не такой, — не соглашалась Изабель. — И люди в нем не такие. Как можно стать настолько смелым, если даже те, кого мы считаем лучшими, стараются избежать противостояния?
— Не надо уступать, — ответил Рашкин. — Если ты уверена в правильности своих поступков, зачем тебе идти на компромисс?
— Но...
— Занимаясь искусством, мы обязаны не уклоняться от истины. Мы должны поклясться самим себе. Любое так называемое преимущество, которым обладает зло, может быть обращено против него. Наш мир далеко не идеален сам по себе. Нам придется сделать его таким.
Рашкин всегда оставался верен своим идеалам, но цена его приверженности была слишком высока. Изабель не раз размышляла об этом, наблюдая за тем, как он живет: в полном одиночестве, без друзей, наедине со своим творчеством.
Кэти тоже была верна своим идеалам, но, в отличие от Рашкина, в случае необходимости была готова пойти на компромисс. И всё же некоторые вещи оставались для нее священными. Несправедливость в любом ее проявлении, например. Или ее творчество. Кроме того, Кэти создала Детский фонд и отдавала ему много сил, на собственном примере демонстрируя принцип четырех китов, необходимых для успешной общественной работы, — деньги, содействие, советы и утешение. Каждый должен дать то, что может. Если нет времени для работы, значит, необходимо пожертвовать средства.
Кэти ни за что не оказалась бы в подобной ситуации. Они вместе с Иззи прошли курс самообороны, и вот когда Изабель впервые в жизни грозила нешуточная опасность, она сдалась. Кэти бы так не поступила. Она ударила бы обидчика ногой в живот и постаралась вырваться, а не сидела бы неподвижно в машине, увозившей ее в неизвестном направлении.
Изабель вздохнула. К несчастью, она непохожа на Кэти.
Автомобиль свернул на обочину у явно необитаемого многоквартирного дома, и Скара заглушила двигатель.
— Конечная остановка, моя сладкая, — произнесла она.
Изабель пробрала дрожь.
«Я еще могу постоять за себя, — подумала она, когда Биттервид вытаскивал ее с заднего сиденья. — Надо бороться. Но какой в этом смысл?»
Теперь Изабель узнала местность: они находились в Катакомбах. Обширный район был расположен недалеко от центра города и состоял из покинутых домов, выгоревших павильонов и заваленных булыжником участков земли. Улицы заросли сорняками и превратились в узкие тропинки, частично заваленные мусором и брошенными машинами. Пустынные мостовые и покинутые дома служили пристанищем для обездоленных жителей Ньюфорда, опустившихся на самое дно общества. Этот участок занимал несколько квадратных миль к северу от Грейси-стрит и, судя по виду, вполне мог быть частью Белфаста, Бронкса, восточного Лос-Анджелеса или Детройта.
Конечно, можно оказать сопротивление похитителям, можно убежать. Но куда? Непосвященным Катакомбы казались бесконечным лабиринтом, по вымощенным булыжником улочкам можно было плутать без конца. Да и большинство обитателей этих мест представляли не меньшую опасность, чем ее похитители: наркоманы, алкоголики и просто потерявшие человеческий облик бездомные бродяги. Все они давно утратили всякое представление о милосердии, каждое лицо выражало только алчность и отчаяние.
И вновь Изабель предпочла уступить. Она позволила двум сопровождающим отвести ее в здание. Для этого пришлось преодолеть завалы осыпавшейся штукатурки и горы мусора, а потом протиснуться между сорванными с петель створками дверей. Стены повсюду были покрыты фрагментами граффити и другими следами присутствия необузданных подростков. Внутри воздух оказался спертым и затхлым, с примесью зловонного запаха мочи и гниющих отбросов. Полная противоположность ее жилищу на острове Рен. А также явный контраст по отношению к мирам, созданным кистью человека, к которому ее вели.
Изабель увидела его в углу комнаты на втором этаже, на лежанке из пачек газет и нескольких одеял. Рашкин показался ей меньше ростом, каким-то усохшим и съежившимся. Исчез сутулый и некрасивый учитель. Ничего не осталось даже от тролля. Теперь он стал похож на экзотическое насекомое, вытащенное из-под коры гниющего дерева под яркие солнечные лучи. Немощный, одряхлевший старик, с трудом поднявший голову, когда Биттервид и Скара ввели Изабель в комнату. Но в глубине его глаз всё так же горел неистребимый огонь, превосходящий голодное пламя во взорах его ньюменов.
— Пришло время отплатить за мое добро, — произнес Рашкин. Даже его голос изменился — из глубокого и звучного он стал пронзительно-скрипучим.
— Я ничего вам не должна. — Рашкин устало покачал головой:
— Ты должна заплатить мне за всё, и я заставлю тебя это сделать.
Изабель слишком хорошо знала, что ему от нее нужно. И всё же не хотела в это верить.
— Джон был прав, — сказала она. — Прав во всём. Вы и в самом деле питаетесь моими ньюменами.
— Ньюмены, — повторил Рашкин. — Интересное определение. И очень подходящее. Сам я никогда не беспокоился о том, как их называть.
— Я не стану этого делать.
Рашкин махнул рукой в сторону Биттервида и Скары: