– Надорвешься, – пробормотал Ляпа.
В голосе Ликтора неожиданно зазвучали виноватые нотки:
– Не боись. Я ведь пообещал, да не сделал. Хоть чем-то пособлю…
– Господь с тобой, чего ты там обещал… Нашел же, как и просили, слово сдержал, – горестно отозвался Ляпа.
«Тем более что денег не взял», – не к месту подумал он.
Больше никто из двоих не проронил ни слова.
Ляпа шел, как слепой, не разбирая дороги; ноги несли его сами. Позади хрипло дышал Ликтор; из-под сапог его то и дело раздавался хруст сучьев, всякий раз заставлявший Ляпу непроизвольно содрогаться. Горячее дыхание Ликтора едва ли не обжигало Ляпину спину. Все-таки тяжесть груза сказывалась и на таком здоровяке…
Ляпа взял правее, сообразив, что рискует вновь очутиться на дьявольской поляне. Так выходило дальше, но Ликтор, казалось, понял причину, по которой был сделан крюк, и безропотно последовал за Ляпой. Он явно стремился загладить одному ему ведомую вину, и в сердце Ляпы вновь закрались сомнения.
Ликтор знал о поляне. Ляпа понял это внезапно, не ища доказательств и просто принимая как факт. И Ликтор знал о том, чтó там происходило.
* * *
Повторимся: пить Пантелеймон Челобитных не любил и, откровенно говоря, не особенно умел, так что ему пришлось полагаться лишь на крепкое от природы здоровье. Потому что общаться с Дрыном без выпивки было решительно невозможно. Дрын не особенно настаивал, ему было достаточно пить самому, но протодьякон быстро увидел, что в случае отказа он перестанет попадать с хозяином в резонанс и говорить убедительно. Кроме того, пережитое потрясение требовало разрядки.
Он захмелел не сильно, но все-таки захмелел. Из закуски у Дрына не было ничего, кроме того же лука с огурцами, и чем он жил, какими резервами держался – непонятно.
Усердно работая челюстями, хозяин, в конце концов, решил покончить с неясностью:
– Кто будешь, зачем пожаловал? – Он спрашивал осторожно и как бы небрежно, почти дружески, но за показной небрежностью скрывалось легкое напряжение с примесью угрозы. Дрын явно подозревал Пантелеймона в каких-то жульнических замыслах.
Протодьякон мелкими глотками опустошил стакан, выдохнул.
– Знатная у тебя самогонка, – похвалил он, смаргивая подоспевшую слезу. – Никогда такой не пивал.
Дрын равнодушно кивнул:
– Все село отовариваю.
– И много желающих?
– Да все желают, кто есть живой.
– Тут у вас, я заметил, не очень-то людно.
– Твоя правда. Одно старичье осталось – как повсюду. Молодняка почти нет, а кто есть, те не киряют, они по части наркоты мастера.
– Здесь?! Наркота? – искренне удивился Пантелеймон.
– Она везде, – с нотками осуждения отозвался Дрын. – Ты на вопрос не ответил, а уж меня пытаешь тишком. Нешто не видел, сколько мака уродилось? Нынче у молодежи праздник…
Челобитных повертел в пальцах ненужную вилку.
– Я исследователь, – признался он словно бы с неохотой. – Много читал и слышал о чертовщине, которая тут поблизости… Пошаливают у вас. Да уже и началось – ведь я не мог же просто так взять и проспать сутки! Да какие там сутки – больше…
– Всяко бывает, – резонно заметил Дрын, берясь за банку. – Я однажды проспал неделю. Правда, выпимши был чуток…
Пантелеймон содрогнулся, представив себе этот «чуток».
Следя за манипуляциями Дрына, протодьякон незаметно вздохнул. На душе у него было гадостно. Выпавшее из жизни время было украдено, съедено, притом с такой ловкостью, что он уже не чувствовал себя хозяином собственной судьбы.
Более того – он не чувствовал Божьей опеки, а это куда страшнее.
– Угол хочешь снять? – поинтересовался Дрын не без надежды.
– Угол… – сумрачно повторил Челобитных. – Да нет, мне не это надобно. Угол я уже повидал, в крайней избе.
До сих пор он держал голову опущенной, сейчас поднял и пристально, не мигая, посмотрел хозяину в глаза. Тот вскоре не выдержал и отвел взгляд.
– Тебя Ступа привез? – спросил он после томительной паузы.
Отпираться не было смысла.
– Он, – кивнул протодьякон. – А что?
Дрын закашлялся, сплюнул прямо на пол.
– Шею ему свернут когда-нибудь, – процедил он сквозь зубы.
Пантелеймон по-новому взглянул на желание Ступы как можно скорее убраться подальше от пункта назначения.
– Это за что же?
Не чокаясь, хозяин выпил.
– А вот как раз за это самое. За то, что возит сюда вашего брата, а вы приманиваете всякую погань. Хочется сдохнуть – подыхайте, нас-то зачем за собой тянуть? Бродите по лесам, тревожите лихо… оно и слетается, как мухи на дерьмо.
Протодьякон подумал, что напрасно сидит и якшается с этим персонажем. Помощи от него, похоже, ждать не приходится.
– Ну, я лично у вас не задержусь, – миролюбиво молвил Пантелеймон. – Мне дальше нужно, – и он испытующе глянул на Дрына.
– И на том спасибо. Бог тебе в помощь. Это мы понимаем, что тебе дальше. Нам только от этого легче не станет.
– Твоими молитвами. Это я про Бога. Нет ли лошадок?
– Еще вездеход спроси. Лошадок не будет.
– Так я и думал, – не стал настаивать Челобитных. Оставалось выяснить еще кое-что, после чего с гостеприимным Дрыном можно будет спокойно распрощаться. Мысли покуда не путались, но уже текли медленнее, увязали в хмельной трясине. Пора разобраться во всем, а то мозги, глядишь, и впрямь откажут.
Но Дрын, который, казалось, только трезвел и наливался силой от выпивки, опередил его.
– Небось, в Зуевку навострил лыжи?
– Туда, – не стал отрицать протодьякон и отважно спросил: – Дорогу не покажешь? Я заплачу.
– Проще сразу руки на себя наложить, а я – человек крещеный.
– Ну, а коли крещеный, так должен Богу довериться и ближнему пособить…
– В Писании про пособить ничего не сказано.
Однако наглец! И наглец просвещенный, как это не удивительно. Пантелеймон украдкой оглянулся в поисках образов, но и следа их не обнаружил.
– Тем более с чертями общаться, – язвительно добавил Дрын.
– И ладно, – Пантелеймон не стал настаивать. – Без провожатого обойдусь, спасибо тебе за хлеб-соль. Скажи мне напоследок еще вот что… Ступа твой…
– Твой, – перебил его Дрын. – Мне он на хрен не нужен.
– Будь по-твоему, мой. Мой Ступа, значит, затолкал меня в избенку, где кое-что показалось мне странным. Знаешь что-нибудь об этом? Не можешь ведь не знать. Там хозяин своеобычный…
– Это к Макарычу? Как же не знать, вся деревня там перебывала.