Ликтор числился под номером одиннадцатым. Тогда его еще, впрочем, так не звали; он носил имя, данное ему родителями и подтвержденное при крещении.
Единственным отрицательным последствием эксперимента для него стало то, что он это имя начисто забыл. Поэтому лично Виссарион дал ему новое.
Списав заодно и содомский грех…
А служка, увы, расплатился по полной – как в отношениях, так и здесь он сыграл пассивно-страдательную роль. Ликтор отчаянно ему сочувствовал – правда, по ходу эксперимента все меньше и меньше, ибо способность к сопереживанию в нем неуклонно ослабевала и – до некоторой степени – восстановилась лишь на следующий день.
Держа заживо распадавшегося служку на руках, Ликтор наблюдал, как один за другим выходят из строя его товарищи.
Номер пятый забился в корчах; у номера второго грудная клетка стремительно расширилась до полной бочкообразности и лопнула, ребра разошлись, так что стало видно бешено бьющееся сердце. Номер третий подскочил и вырвал это сердце одним движением когтистой лапы. Монахи метнулись на помощь, но не успели, а один из них даже пострадал: с тех пор его лицо пересекал глубокий шрам.
Номер десятый продержался дольше остальных – конечно, не считая Ликтора. Когда все остальные уже лежали бездыханные, он, казалось, вполне освоился в новом качестве и стоял рядом с Ликтором на всех четырех, облизываясь и поводя вокруг шалыми голодными глазами.
Ликтор хотел сказать ему, чтобы он так себя вел и в дальнейшем: «Молодец, мы сдюжим, брат, нам некуда отступать, мы выдержим!» Слова, однако, ему больше не давались, хотя ротовой аппарат во многом еще остался человеческим, а сознание пусть и сузилось, но тоже не утратило своих людских свойств. Он зарычал странным рыком – не волчьим и не человеческим.
Номер десятый собрался ответить, но вместо звуков исторг из себя… внутренности. Его вдруг всего вывернуло наизнанку, словно перчатку. Ликтор спокойно приблизился и стал лизать подрагивающее, мокрое мясо. Монахи, выждав немного, оттащили его подальше; на сей раз за дело они уже взялись не вдвоем, а сразу впятером, благо другим волонтерам вмешательство уже не требовалось.
Потом Ликтора вывели, нацепив ошейник и намордник; его снова фотографировали, брали кровь, выводили спинномозговую жидкость в пробирку, выпускали мочу. Виссарион неизменно присутствовал при всех процедурах: прохаживался вокруг этаким гоголем, глаза его горели. Когда обследование завершилось, привели бесноватую.
При первом взгляде на нее Ликтор понял, что вот это-то и есть главное.
Девке было лет восемнадцать-двадцать.
Она вся была нескладная, какая-то недоделанная: большая круглая голова с оттопыренными ушами, наполовину прикрытыми жидкими прядями волос; короткая шея, узкие плечи, длинные руки с паучьими пальцами. На ней была одна простая рубаха вроде ночной, до пят.
При попытке надеть на нее крест бесноватая завыла и порвала тесьму.
Тогда Виссарион присел перед Ликтором на корточки и внушительно молвил:
– Сейчас ты станешь свидетелем обряда. Кивни, если понимаешь меня.
Как ни удивительно, Ликтору это удалось.
Инквизитор удовлетворенно кивнул в ответ.
– Если я преуспею, ты увидишь, как он выходит. Ты понимаешь, о ком я?
Отрицательный жест у Ликтора не получился. Он молча смотрел на Виссариона.
– Хорошо, я уточню. Ты что-то увидишь. Возможно, что нет, но вероятнее всего, что – да. Это будет мишень. Кивни.
Ликтор повиновался.
– Молодец. Ты хочешь знать, что с ней делать?
Кивок.
– Ты уже знаешь. Ее не трогай. Разберись с тем, что покинет ее тело. Скорее всего, ты увидишь нечто вроде дымного облака, но пусть это тебя не смущает. Поступай, с ним как с живой тварью. Ты понял?
И снова вымученный кивок.
– Отлично. Я не ошибся в тебе.
Инквизитор выпрямился, оправил на себе церковные одежды, в которые он облачался только в особых случаях. Двое монахов подступили и крепко взяли девицу за локти.
Та, догадавшись о том, что вскоре последует, запрокинула голову и длинно завыла нечеловеческим голосом. Вены у нее на лбу вздулись, лицо посинело, в углах рта показалась пена.
Наскоро прочитав молитву, Виссарион приступил к обряду изгнания беса.
Когда на одержимую упали первые капли святой воды, она сверхъестественным усилием высвободилась и встала в «мостик».
Ликтор напрягся, подавшись вперед. Из курса общей медицинской подготовки, обязательного для всех сотрудников Службы, он знал, что такие позы свидетельствуют об истерии в ее классическом варианте, который давно уже позабыт мирскими врачами, ибо встречается чрезвычайно редко.
Но здесь дело было в чем-то другом.
Или нет?
Или следует предположить, что все истерические припадки имеют в своей основе не физическую патологию, а… одержимость?
Об этом он раздумывал после, когда полностью восстановил первоначальный облик; тогда же он просто замер, готовый атаковать.
Бесноватая захрипела и стала изрыгать площадную брань, понося Святую Троицу; Виссарион бесстрастно читал над нею, периодически осеняя крестным знамением, кропя водой и помазая елеем. Каждое из этих действий сопровождалось с ее стороны дикими воплями и судорогами.
– Выйди вон! – приказал Инквизитор кому-то невидимому.
Ликтор ждал эффектных событий: удара грома, истечения крови фонтаном, еще чего-то, но выход беса, последовавший за повелением Виссариона, выглядел на удивление жалким и отвратительным.
Изо рта бесноватой что-то поползло. Заструилось опасливо, чем-то напоминая естественные выделения. Темный туман потек тонкой струей, заворачиваясь в спираль.
Помещение наполнилось чудовищным зловонием. Виссарион оглянулся и выстрелил в Ликтора яростным взглядом. Тот покуда медлил, дожидаясь, когда исторжение завершится.
Девица билась в корчах, глаза у нее закатились, от них остались полоски белков – не белков уже, ибо глазные яблоки налились кровью. Она снова вырвалась, оттолкнула монахов и впилась ногтями себе в лицо.
– Вон! – негромко, но страшно повторил Виссарион.
Туман заспешил, собираясь в подрагивающее облако.
– Давай, – шепнул Инквизитор.
Ликтор прыгнул.
Он точно не знал, что ему делать, но новоприобретенный инстинкт безошибочно подсказал единственное решение.
Облако отпрянуло; Ликтор не понимал, как можно его укусить, но сунулся мордой в самую гущу, хватанул наугад и сомкнул зубы.
Он физически ощутил, как некий незнакомый ему доселе яд перетекает из его крови в аморфного беса. Было совершенно непонятно, как может телесное, плотское вступить в такого рода соединение с зыбкой, газообразной субстанцией. Однако его действия ознаменовались удивительным эффектом.