Змееглаз захихикал, словно пьяный. Эти древние дикари умрут. Легенда снова зазвучала в голове. «Есть три женщи­ны, норны...»

Он старался остановить поток слов, сосредоточиться на мысли, куда он попал и что здесь делает, но слова продолжа­ли барабанить по сознанию, словно капли дождя по палатке. И вот — наконец-то! — появились руны, соткались из света свечи, эти знаки, громыхающие, словно пустые телеги, вою­щие как ветер, сияющие как солнце, ревущие как быки и про­растающие как семя.

— Где мой меч?

— Я не знаю. Мне показалось, с тебя пока хватит...

— Я хочу получить обратно свой меч!

— Ну, ладно. Только я не знаю, где он. Лучше спросить са­нитаров. И, пожалуйста, больше ко мне не обращайся, совер­шенно ясно, что ты гораздо ниже меня по происхождению.

— Не шумите, — взмолился толстяк с примочкой на лбу. — Я умираю от потрясения, вызванного черным небом, меня нельзя пугать и тревожить.

Змееглаз фыркнул и широко заулыбался, когда руны заси­яли и загудели. Они привели его к стене в темной пещере его сознания. Жизни людей были похожи на маленькие трепе­щущие огоньки свечей. Он почти увидел их воочию, настоль­ко ясно он представлял их себе. Змееглаз внимательно всмо­трелся в них, и теплые огоньки заполнили все его мысли. А потом он захотел, чтобы они больше не горели. Он захо­тел, чтобы они погасли. Они погасли, и люди умолкли.

«Боги, строя свои планы...» В этой легенде были и другие слова, они возились в голове, словно крысы, попавшие в ло­вушку.

Он встал, голова кружилась, хотя голода он не испытывал. Он оглядел свою одежду. На нем был длинный балахон из простой некрашеной материи, какие носят византийцы. Са­поги стояли рядом с кроватью. Он натянул их и вышел из комнаты, оставив за спиной мертвые тела.

Он вошел в просторное помещение под сводчатым потол­ком, где люди лежали повсюду, и на кроватях, и на тюфяках на полу. Эта палата явно была для тех, кто рангом пониже, не то что комната, из которой он вышел.

У него под ногами была мозаичная картина: женщина на­тягивает лук, а у нее над головой висит лунный серп.

«Он предлагает жертву судьбе».

Врач, невысокий человечек с бородой на греческий манер, подошел к Змееглазу. На нем был такой же точно балахон, только темно-синего цвета.

— Ты очнулся.

— Где мой меч?

— Твой меч цел.

— Я хочу забрать его.

— Мне кажется, тебе стоит немного отдохнуть. Давно ты пришел в себя?

— Где мой меч?

Змееглаз вцепился в балахон доктора, смяв ткань на груди.

— Ты еще нездоров, тебе нельзя уходить, — сказал доктор.

«Вечно возрождающийся, вечно принесенный в жертву».

— Я воин с севера, а не ваш изнеженный южанин. Отдай мне меч!

Он говорил с таким напором, что врач сдался.

— Иди за мной.

Он провел Змееглаза под несколькими арками, между ря­дами болящих. Казалось, что скоро в больнице яблоку будет негде упасть. Лишь немногие были ранены, в основном па­циенты сидели на полу, рыдая, некоторые кричали, что на­стал последний день и Христос возвращается в свое царство.

— Не обращай внимания на эту толкотню, — сказал док­тор. — Из-за черного неба многие сочли себя больными.

Змееглаз подошел вслед за ним к двери.

— Жди здесь.

Доктор вошел и вернулся через пару минут с одеждой Зме­еглаза, кошелем и мечом. Змееглаз схватил свои вещи.

— Плату за лечение мы взяли из твоего кошелька, — ска­зал доктор, но Змееглаз уже спешил к выходу.

Он вышел на высокий холм, с которого открывался вид на весь город. Что сейчас, день или ночь? Он так и не смог опре­делить. Небо было черное, однако с необычным серебристым отливом, ни ночь и ни день, а нечто среднее. Под холмом, похожий на длинного светлого змея, горбатился длинный мост, путь над водой. Слева поднималась громада величественно­го собора.

«Боги, строя свои планы...»

Легенда продолжала навязчиво жужжать в голове, словно муха, и ему показалось, что избавиться от нее можно только одним способом: сесть и рассказать. Он пройдет по улицам, найдет слушателей. Может, убьет слушателей, досказав им свою историю. Эта легенда вполне достойна того, чтобы стать последней из услышанных в жизни. Если только он вспомнит ее целиком. Она теперь сделалась незавершенной, и это тревожило его, слова были подобны вершине горы, си­яющей льдами сквозь завесу тумана. На мгновение туман расходился, и тогда становилась видна скрытая за ним мас­сивная скала.

— «И Локи полюбил ее, зная, что смерть в одной земной жизни невеликая цена...»

Смерть в одной жизни. Пустячная цена. Он слышал, как у не­го за спиной кто-то стенает, умоляет Господа забрать его и из­бавить от невыносимых страданий. Он обернулся на больницу при соборе. Если отпустить мысли, то здание становится нема­териальным, ненастоящим. Зато руны делаются почти осязае­мыми, яркими, словно летящий свет, воспламеняющий воздух вокруг него. Он чувствовал их: одна как ледяной ветер, вторая как острые шипы, третья похожа на опасное течение, увлекаю­щее его в неведомые глубины. Он знал, что они всегда жили в нем, только проклятие мешало им проявиться. Он протянул руку, как будто желая коснуться их, и увидел сад на речном бе­регу и стену, в которой горело множество светильников.

Он подумал задуть их. Однако не все, кто умоляет даро­вать им смерть, получат желаемое. Он не станет убивать тру­сов, только храбрых и достойных противников, таких, как твердые в вере христиане, погибшие в соборе. Да, он хотел таких еще. Он вынул из ножен меч. Для начала он попробу­ет по старинке. Змееглаз сгорал от нетерпения, желая ощу­тить, как кровь врага стекает по руке с мечом, желая загля­нуть в глаза умирающему. Еще будет время, чтобы задувать светильники. Сначала он должен насладиться убийством, смертью с кровью, с жарким угасающим дыханием, с ужасом во взгляде, с хватающими воздух руками. После чего он зай­мется и римскими солдатами, которые на самом деле греки. Он помнит, каким взглядом проводил его хитаерос, когда он покидал палатку императора. Солдат заплатит за насмешку, и он, и его товарищи. Они будут умирать у него толпами.

Змееглаз спустился с холма в город. Жизни его обитате­лей мерцали в ночи, словно двадцать тысяч светлячков, тре­пещущие огни их земных жизней были для него такими же осязаемыми, как их дома и очаги.

Глава тридцать четвертая
Дом смерти

Луис вошел в собор. Ночь была темная, горели свечи, застав­ляя золото на алтаре сверкать еще ярче, обращая воздух в расплавленный янтарь, а колонны — в переливающиеся стволы волшебных деревьев.

Ковер из мертвецов, мужчин, женщин и детей расстелил­ся по полу. Между ними ходили монахи, по-видимому вра­чи из больницы.

— Живые есть? — спросил он.