— Для них было бы куда лучше убить во славу своего бога. Точно тебе говорю, если бы кто-то пришел и забрал столько народу из армии Ролло, его бы сочли могущественным конунгом, — сказал Эгил.
— Когда каждого десятого воина казнили, император снова отдал тот же приказ. Они снова отказались. Тогда он снова повелел убить каждого десятого из всех воинов, и снова, пока не осталось всего шесть человек. Тогда он убил и их, и легиона не стало.
— А не лучше ли им было просто защитить те христианские семьи? Тогда римскому конунгу пришлось бы найти других солдат и отдать приказ им, — произнес Офети.
Жеан пропустил вопрос мимо ушей, стремясь подойти к сути рассказа.
— Шесть тысяч, шесть сотен и шестьдесят шесть человек стояли и умирали на этом месте. Их кости, возможно, сейчас лежат у нас под ногами. Вы можете назвать их трусами?
— Даже и не знаю, как их назвать, — сказал Офети. — Я знаю, как назвать того, кто сражается, я знаю, как назвать того, кто бежит. Для того, кто ничего не делает, у меня нет имени.
— Он сказал, что его имя Сен-Морис, — напомнил Эгил.
Жеан заговорил вполголоса:
— Ты слишком несерьезен, Эгил, тебе следует трепетать перед моим Богом. Я не воин. Вашим идолам от меня никакого проку. Я был повержен в прах, дикари увлекли меня прочь из знакомых мест, моих товарищей убили, будущее обещало мне только смерть. Разве я дрогнул? Нет, потому что мой Бог — это Бог, полный любви. — Он схватился за наконечник копья Эгила и нацелил себе в грудь, пристально глядя на викингов. — Вы храбрые воины, но ваша храбрость — храбрость глупцов, которые не ведают, что ополчилось на них. Вы дрожали бы с головы до ног, если бы познали Его гнев. Однако Бог хочет любить вас. Он предлагает вам спасение, предлагает навсегда поселиться в Его доме. Если откажетесь, вас ждет проклятие. Вы будете связаны по рукам и ногам и низринуты в ад, где вас до скончания времен ждут муки в огне.
— Гореть вечно по воле бога любви? — переспросил Офети. Он был искренне озадачен.
— Он предлагает вам милость. Если вы откажетесь, то будете прокляты, — пояснил Жеан.
— Я бы сейчас не отказался от толики того пламени, — заявил Эгил. — Здесь прямо как в Нифхельме.
— В Нифхельме?
— Царстве ледяных великанов, — пояснил Офети. — Это под землей, поэтому я уверен, что мы далеко от этого места.
— Это просто глупая сказка, — сказал Жеан.
Офети пожал плечами.
— Но ведь и правда холодно. Нам здесь только белых медведей не хватает. Вот что я тебе скажу, — заявил он, — если твой бог пошлет нам этот монастырь, теплую постель и миску похлебки до наступления ночи, я поверю в него.
— Богу поклоняются без всяких условий. С Ним нельзя заключать сделки.
Офети был по-настоящему сбит с толку.
— Тогда что же вы делаете?
— Восхваляем Его.
— Ты хочешь сказать — льстите. Господин Тюр за лесть прибил бы на месте. Ему предлагают павших в битве храбрых воинов, золото и скот, а не слова, которыми ублажают слух женщины. Если с богом нельзя договориться, от такого бога нет проку.
Туман в долине редел. Жеан вглядывался в серый воздух. На фоне горы выделялся один утес, а под ним возвышалось нечто слишком правильной формы, чтобы быть творением природы. То был всего лишь контур, темно-серое пятно на фоне серости, однако исповедник знал, что это может быть только одно — монастырь. По долине разнесся какой-то звук. Это шелестел ветер, однако его шум напомнил исповеднику о том, что он скоро услышит. Пение. Монастырь славился своими акимитами — «неусыпающими». Монахи пели посменно, не останавливаясь, вот уже на протяжении четырехсот лет. Он поглядел в небо. Несколько часов пополудни, наверное, уже девятый час. Они будут петь «Песни восхождения». Жеан вспомнил слова одного из псалмов:
Сеявшие со слезами будут пожинать с радостию.
С плачем несущий семена
возвратится с радостию, неся снопы свои. [12]
От слов псалма в голове прояснилось, он снова был полон сил, чтобы бороться и обращать язычников. Ему необходимо помнить, что он имеет дело с простыми людьми. Его аббат говорил, что к Христу приходят разными путями. Может, ему просто следует предоставить северянам возможность отыскать свой путь. Жеан поднял глаза. Слева от него возносился к небу утес, и монастырь тесно лепился к нему. Неужели никто из викингов не видит строения?
— Если Господь пошлет вам монастырь, вы отринете от себя идола?
— Еще ему придется позвать шлюх, — заявил Офети. — Он же бог любви, наверняка у него в запасе имеется несколько. Только я слышал, что ваш бог не любит шлюх, и хотел бы я знать, что он тогда любит.
Исповедник отмахнулся от него.
— Честных мужчин и добрых жен. Некоторые служители церкви снисходительно относятся к шлюхам, поскольку в городах они оберегают от посягательств добрых жен. Но лично я не имею к ним снисхождения. Молитесь как подобает, и Господь пошлет вам жену.
— Все шлюхи еще и воровки, — заметил Офети, — зато по утрам они уходят. Одно дело, когда тебя грабит пират, и совсем другое — когда ты сам приглашаешь этого пирата к себе в дом, а он еще и возмущается, если ты вдруг испортишь воздух. Лично у меня жены нет.
— Ты не хочешь детей, Офети?
— А ты хочешь, монах?
Жеан фыркнул и поглядел на горы, которые в тумане казались просто громадными тенями. Как часто он читал людям нотации о слабости плоти! Как там говорил Эд, когда Жеан угрожал, что за сладострастие граф угодит в ад? «Легко быть праведным, когда Господь не оставил тебе иного выбора». Знал ли Жеан плотские желания? Конечно же, знал, однако он молился, чтобы они оставили его, и они оставляли, почти всегда. Держать подобные страсти в узде — еще не самое трудное. Господь поразил немощью его тело, лишил его зрения, и Жеан прекрасно понимал почему. Господь хотел сохранить его для себя. В удушливой темноте у него не было друга более близкого, чем Господь, и уж точно он никого не любил сильнее. Однако с тех пор, как в лагере викингов тьма коснулась его, что-то зашевелилось внутри, тоска куда более сильная, чем плотское желание, тоска по родственной душе, по прикосновению, не похожему на прикосновение тех рук, которые поднимали его, мыли, подстригали волосы или бороду. Почти всю свою жизнь он провел в темноте один на один с Богом. Он проклинал себя за неблагодарность, которая вынуждала его хотеть чего-то большего.
Жеан сознавал, к своему сожалению, что в монастыре, скорее всего, сыщутся шлюхи. Последние годы должность аббата занимали воины из благородных семейств. Хотя большинство монахов блюли службы и работали во славу Господа, водилось много и таких, которые только ели, пили и ублажали себя. Они были не монахи, просто младшие сыновья из семей, не знавших, к какому еще делу их приставить.